Вместе с тем в российских правящих кругах не было единства мнений относительно дальнейшей политики на юге. Одни требовали разрушить Османскую империю и «твердой ногой» стать на Балканах, в Константинополе и в Проливах, а другие склонялись к более умеренной политике.

Естественно, укрепление позиций России в Турции и на Средиземном море меняло баланс сил и вызывало недовольство со стороны Великобритании, Франции, Австрии и Пруссии. В свете дальнейших событий, приведших к резкому обострению отношений между Россией и другими великими европейскими державами, необходимо упомянуть, что согласно Ункяр-Искелесийскому договору, заключенному на восьмилетний срок, правительство Турции обязалось закрыть, по требованию России, Босфор для прохода военных кораблей третьих стран[1190].

По истечении срока действия упомянутого договора под нажимом европейских держав в июле 1841 года в Лондоне была подписана конвенция о Проливах, которая лишала Россию права блокировать вход военных кораблей третьих стран в Черное море. Проливы Босфор и Дарданеллы объявлялись в мирное время закрытыми для военных судов всех стран[1191].

В конце 1840-х годов в Иерусалиме произошло несколько серьезных стычек между православными греками, армянами и католиками. Наиболее крупное и громкое дело датируется октябрем 1847 года[1192]. Дошло до того, что султан Абдул-Меджид был вынужден назначить специальную комиссию для расследования произошедших столкновений.

В 1850 году православный патриарх Иерусалимский Кирилл обратился к турецким властям за разрешением осуществить ремонт главного купола храма Святого Гроба Господня. Одновременно с этим бельгийская миссия в Константинополе подняла вопрос о восстановлении могил иерусалимских королей-крестоносцев[1193].

В том же году в Париже вышла брошюра «Вопрос о Святых местах». Ее автором был известный археолог и ученый-теолог Эжен Боре. В своей работе Боре охарактеризовал состояние христианских святынь и обвинил православную общину в их захвате[1194]. Во Франции поднялась волна общественного возмущения. Все это подстегнуло Луи Наполеона к решительным действиям. По его распоряжению Жак Опик, французский посол в Константинополе, должен был добиться от султана Абдул-Меджида восстановления прав католической церкви в Палестине на основе договора 1740 года[1195].

Турецкие власти, опасаясь проблем, которые могли возникнуть в отношениях с Россией в случае полного удовлетворения требований Парижа, всячески старались оттянуть решение вопроса о привилегиях католической церкви. Тем временем претензии французских дипломатов в Константинополе вызвали резкую реакцию со стороны Николая I, кто полностью принял сторону ратовавших за раздел ослабевшей Османской империи и решительные действия по утверждению российского суверенитета в Проливах, Закавказье и на Балканах.

Как справедливо отмечают современные российские исследователи, «спор вокруг Святых мест, обостренный нежеланием всероссийского самодержца именовать новоявленного императора французов „Наполеоном Третьим“ и „братом“, продолжался с переменным успехом в течение 1850–1852 годов, то затихая, то разгораясь с новой силой. Он не имел форму прямого русско-французского противостояния, а велся путем давления на султанскую Турцию каждой из противоборствующих сторон, использовавших все средства политико-дипломатического арсенала.

Здесь были и решительные требования, переданные через российского посланника В. П. Титова, восстановить status quo в Палестине, при котором преобладающее положение занимало бы православное духовенство, и обмен личными посланиями между царем и султаном, и многозначительное прибытие в Константинополь французского посла маркиза Ш.-Ж. Лавалетта на борту военного корабля Charlemagne. Турецкое правительство уступало давлению то одной, то другой стороны, колебалось, лавировало, но в итоге все больше подчинялось французскому влиянию»[1196].

В роли сторонних наблюдателей российско-французского противоборства оказались Великобритания, Австрия и Пруссия, но они были весьма заинтересованными сторонами. Англия, ревностно оберегавшая подступы к Ближнему Востоку и Индии, а также баланс сил на континенте, отошла несколько в тень. Внутри британского правительства сложились разные мнения об отношении к спору о Святых местах и дипломатической борьбе между Францией и Россией. Премьер-министр Джордж Гамильтон-Гордон, граф Абердин, не считал нужным форсировать события на Востоке и занимать чью-либо сторону. В то же время члены правительства — Палмерстон, Рассел и Кларендон — требовали противостоять совместно с французами российским притязаниям в Турции.

Австрия была обеспокоена чрезмерным усилением русского влияния на Балканах и выступала категорически против того, чтобы Россия присоединила к себе Молдавию и Валахию (то есть взяла под контроль устье Дуная) или создала там марионеточное государство.

Пруссия тревожилась из-за роста активности Франции, связанного с приходом к власти Луи Наполеона. Французские притязания на рейнские провинции были хорошо известны в Берлине. Однако чрезмерное усиление России, ее доминирование в европейских делах после революции 1848–1849 годов, поддержка Дании в вопросе «Шлезвига-Гольштейна» и приверженность Петербурга союзу с Веной воспринимались как факторы опасности для страны.

До определенного времени турецкие власти придерживались политики лавирования, но в условиях нарастания противоречий между великими державами и выдвигаемых европейскими столицами требований по тем или иным вопросам Константинополю требовалось делать выбор. К концу 1852 года стало понятно, что турецкие власти, которые всячески старались сохранить хорошие отношения с Францией, готовы предоставить больше прав «латинянам». Это вскоре и произошло. «На созванном султаном совете, — говорит Трубецкой, — Фуад-Эфенди, вновь назначенный министром иностранных дел Порты, в яркой речи высказался за удовлетворение требований Франции. Он говорил, что возрожденная империя находится на подъеме, и превозносил решительный характер императора Наполеона III. Министр напомнил о воинственном духе французов и подчеркнул, что союз с Францией поможет Турции решить проблемы в Дунайских княжествах и Черногории. В заключение красноречивого выступления Фуад-Эфенди напомнил членам совета о Charlemagne: памятуя о мощи французского флота, находившегося в непосредственной близости от турецких владений в Средиземном море, весьма опасно вызывать раздражение Наполеона III. Слова Фуада произвели желаемый эффект»[1197].