– Слышал, – коротко ответил он, заметив, как напряглись черты лица Карин.

– Элле и Бо тоже очень волнуются. Ты же знаешь, Элле еврейка, хотя по внешнему виду этого никогда не скажешь. Хоть в чем-то ей повезло, – пробормотала Карин, глянув на приятелей, сидевших напротив них.

– Мы полагаем, что это только вопрос времени. В скором будущем здесь повторится все, что они творили у себя в Баварии, – негромко обронила Элле.

– Надо подождать немного. Посмотрим, чего сумеет добиться наш бургомистр в Мюнхене. Но даже если случится худшее, думаю, едва ли они посмеют тронуть студентов консерватории. Немцы ведь в душе все музыканты, независимо от того, каких политических взглядов они придерживаются, – попытался успокоить всех Пип. Но даже ему самому собственные слова показались пустопорожней болтовней. Он глянул через стол на Бо. В запавших глазах молодого человека застыл страх. Он крепко обнимал Элле за плечи, словно пытаясь защитить ее от всех возможных угроз. – Как у тебя дела, Бо?

– Да вроде все нормально.

Бо вообще по жизни немногословен. А прозвище свое заработал потому, что везде и всюду был неразлучен со своей виолончелью. Куда бы ни шел, тащил ее за собой. Пип был наслышан, что Бо считают одним из самых талантливых виолончелистов в консерватории. Профессора предсказывают ему блестящее будущее.

– Где собираешься встречать Рождество?

– Я…

В эту минуту Бо глянул поверх Пипа и буквально содрогнулся от ужаса. Лицо его мгновенно стало мертвенно-бледным. Пип повернулся и увидел двух эсэсовцев, входящих в кофейню. На поясе у каждого болтался пистолет в кожаной кобуре. Конечно, Пип заметил, как задрожал от страха Бо, но тут же отвел глаза в сторону. К сожалению, сегодня в Лейпциге многие так реагируют на появление эсэсовцев в общественных местах.

Офицеры молча обозрели посетителей кафе, после чего уселись за столик неподалеку от них.

– Мы еще пока не решили, – ответил наконец Бо на вопрос Пипа, немного придя в себя. Потом повернулся к Элле и что-то тихо прошептал ей на ухо. А спустя несколько минут они поднялись со своих мест и покинули кафе.

– Они оба страшно перепугались, – вздохнула Карин, наблюдая вместе с Пипом за тем, как максимально незаметно старалась держаться парочка, пробираясь на выход.

– Разве Бо тоже еврей?

– Он говорит, что нет. Но ведь сегодня многие лгут, говорят, что не евреи, хотя на самом деле это так. Впрочем, мне кажется, что больше всего Бо беспокоит судьба Элле. Не удивлюсь, если в скором времени они уедут из Германии.

– Куда?

– Пока они еще и сами не знают куда. Возможно, в Париж. Хотя Элле говорит, Бо боится, что Германия развяжет войну и сразу же захватит Францию. Подумать только! Мою родину. – Карин протянула руку к Пипу. Тот взял ее руку в свою и увидел, как дрожат пальцы.

– Давай все же подождем возвращения Герделера, а потом станем думать, что делать дальше, – повторил свою прежнюю мысль Пип. – Но в любом случае знай, если что, Карин, уедем вместе.

На следующее утро Пип снова отправился пешком в консерваторию. Серый ноябрьский туман застилал улицы Лейпцига. Вот он подошел к Гевендхаузу и вдруг почувствовал, как у него подкосились ноги при виде огромной толпы, собравшейся возле здания. Еще вчера на этом месте горделиво возвышалась статуя Феликса Мендельсона, еврея по национальности, стоявшего у истоков становления Лейпцигской консерватории, а сегодня там лежит лишь груда камней и мусора.

– Господи, что же это такое творится? – выдохнул Пип, торопливо обходя толпу. Молодежь из гитлерюгенда, обряженная в нацистские униформы, истошно скандировала оскорбительные речевки, приплясывая на руинах бывшего монумента. – Неужели уже началось?

Он вошел в здание консерватории. Перепуганные студенты теснились в фойе, глядя на происходящее в окна. Пип отыскал глазами Тобиаса и подошел к нему.

– Что происходит?

– Заместитель бургомистра Хаак дал приказ снести статую. Специально спланировали провести эту акцию тогда, когда Герделер будет отсутствовать в городе. Он ведь сейчас в Мюнхене. Думаю, его все же сместят с поста бургомистра. И тогда Лейпциг точно пропал безвозвратно.

Пип отыскал в толпе студентов Карин. Она сидела, пристроившись возле одного из арочных окон, и оцепенело смотрела на улицу. Пип осторожно положил руку ей на плечо. Карин даже подпрыгнула от неожиданности. Тут же оглянулась, и Пип заметил в ее глазах слезы. Она лишь молча покачала головой, и Пип так же молча обнял ее и привлек к себе.

Ректор консерватории Вальтер Дэвисон отменил все занятия, сочтя ситуацию слишком непредсказуемой и угрожающей безопасности студентов. Карин сказала, что у них с Элле намечена встреча в кофейне на углу Вассерстрабе. Пип тут же вызвался проводить Карин до места встречи. Бо и Элле уже поджидали их в кафе, укрывшись от остальных посетителей в отдельной кабинке.

– После всего случившегося защитить нас некому, – сказала Карин, подсаживаясь вместе с Пипом за столик к друзьям. – Все мы отлично знаем, какая репутация у Хаака. Отъявленный антисемит. Вспомните, как он проталкивал у нас все эти ужасные законы, которые уже действуют в других немецких землях. Интересно, через какое время и здесь, в Лейпциге, будет введен запрет на то, чтобы врачи-евреи лечили больных? Или чтобы арийцы приходили к ним на консультации?

Пип взглянул на побледневшие лица всех троих.

– Давайте все же не будем паниковать и дождемся возвращения Герделера. Газеты пишут, что он вернется в Лейпциг буквально через пару дней. А пока он прямо из Мюнхена отбыл в Финляндию по поручению Торговой палаты. Впрочем, если он узнает о том, что здесь творится, то наверняка приедет еще раньше.

– Однако в городе все пронизано ненавистью! – возразила Элле. – Все местные прекрасно осведомлены о том, сколько евреев обучается в Лейпцигской консерватории. Что, если им взбредет в голову сровнять с землей и здание консерватории, как это сделали с синагогами в других городах Германии?

– Консерватория – это храм музыки. При чем здесь политика или религия? Пожалуйста, прошу вас! Давайте будем сохранять спокойствие, – снова повторил Пип, словно заклинание. Но Элле и Бо уже не слушали его, обсуждая шепотом что-то свое.

– Тебе легко говорить! – негромко бросила Карин. – Ты ведь не еврей. Вполне сойдешь за одного из них. – Она принялась внимательно разглядывать бледно-голубые глаза и вьющиеся рыжевато-белокурые волосы своего возлюбленного. – А вот у меня все иначе. Я сегодня по пути в консерваторию столкнулась с группой юнцов. Увидев меня, они стали выкрикивать: «Жидовская сука!»

Она закрыла глаза, пытаясь отогнать от себя эти страшные картинки. Жидовская сука! Пип почувствовал, как в нем вскипает ярость от бессильной злобы. Да, но чем он сумеет помочь Карин, потеряв контроль над собой?

– А самое ужасное – это то, – продолжила Карин, – что я даже со своими родителями сейчас не могу поговорить. Они оба в Америке, готовят экспозицию последних скульптурных произведений папы.