объявил свое неповиновение, а сын досточтимого ходжи Ахмеда, сына Абдассамада, спрятался. В этих двух главах будет заключаться много удивительного и необыкновенного. Теперь же продолжим изложение хода истории, которую начали повествовать, и исполним то, что было обещано.

Второго числа месяца раджаба[878] послов и слуг Бакалиджара, прибывших из Гургана с балдахином[879], одарили достойными их халатами, и один халат весьма великолепный им вручили для Бакалиджара. На следующий день, в воскресенье третьего раджаба они отбыли в Гурган. С дочерью Бакалиджара привезли столько вещей сговоренного приданого, что не было им ни меры, ни предела, и подробное их перечисление дать трудно. Я, Бу-л-Фазл, слышал от мутрибы Ситти Заррин — эта женщина была весьма близка к султану Мас'уду и сделалась при дворе чем-то вроде хаджибы: через нее султан передавал разного рода устные сообщения проживавшим в серае — она говорила, что у девушки был престол наподобие плодового сада — его доставили в числе приданого — земля была из серебряных пластин, переплетенных и отделанных, а на ней поставлены тридцать дерев золотых: листья дерев были бирюзовые и яхонтовые, а плоды из разноцветных яхонтов, так что эмир, осмотрев его, весьма одобрил. Вокруг тех дерев поставили двадцать цветочных ваз, и все цветы в них из серебра, золота и множества самоцветных камней, а кругом этих серебряных ваз с цветами расставили золотые блюда, все полные амбры и камфорных лепешечек. Вот описание части приданого, а о прочих предметах надо судить по сказанному.

/397/ У ходжи Бу-л-Хасана Укайли в конце месяца джумада-л-ухра[880] приключилось несчастье, на спине у него, упаси боже от подобного, появилось что-то. Эмир посылал к нему лекарей, но что может сделать лекарь с судьбой? В понедельник, в четвертый день месяца раджаба[881], он получил повеление [отойти в иной мир]. *Да будет над ним милость Аллаха!*.

О ТОМ ЧТО В НИШАБУРЕ СЛУЧИЛОСЬ ПРИМЕЧАТЕЛЬНОГО ЛЕТОМ СЕГО ГОДА

Однажды у эмира Мас'уда, да будет им доволен Аллах, был прием и после часа утренней молитвы пришло письмо от начальника почты в Рее: «Туркмены никак не унимаются и с тех пор, как они услышали известие о сыне Ягмара, что он с Балханских гор пустился с войском а степь, чтобы отмстить за отца и убитых, [положение] стало иное, и когда-нибудь от них изойдет зло крамолы. Сипахсалар Таш [ферраш] и Тахир по этой причине обеспокоены и сказали, что необходимо сообщить [государю]. Слуга [государя] послал [сие] известие, чтобы было ясно».

Я, Бу-л-Фазл, находился [там же], потому что была моя очередь дежурить, а наставник мой Бу Наср еще не пришел. Эмир кликнул меня: «Пошли кого-нибудь, чтобы пришел Бу Наср!» Я спешно послал представителя двора, Бу Наср сейчас же явился, но уже стало поздновато. Эмир уединился с ним почти до вечера. В час вечерней молитвы мой наставник вышел и сказал: «Знай, Бу-л-Фазл, что принято такое решение, которое причинит большой вред». Потом он потихоньку шепнул мне: «Ежели эмир спросит, ушел ли Бу Наср, ответь — он-де понес бумагу, чтобы написать то, что надлежит написать»[882]. После его ухода эмир позвал меня и спросил: «Бу Наср когда ушел?» «В час вечерней молитвы, — ответил я, — и с ним понесли бумагу». «Напиши ему от себя записку, — сказал эмир, — и скажи, что сегодня вечером надобно составить [только] черновик письма, которое я приказал, и переписывать набело не нужно. Завтра мы над черновиком подумаем и еще раз обменяемся мнениями с ходжой, а там будет приказано, что надлежит приказать». Я пошел, написал записку и послал.

На другой день, когда прием окончился [государь] беседовал наедине с везиром /398/ и Бу Насром до позднего утра. Потом они поднялись. На краю лужайки имелся дуккан, там они сели вдвоем[883] и долго разговаривали. [Затем] Ахмед отправился в свой диван, а для Бу Насра среди деревьев постлали ковер Он позвал меня, и я пришел к нему. У него был составлен черновик письма дебиру Тахиру, он отдал его мне сказав, что нужно составить маленькую записку. Это было распоряжение Тахиру: «Наше решение остановилось на том, чтобы послать ходжу-начальника Бу Сахля Хамдеви с сильным отрядом войска[884] и известным предводителем. Он прибудет вскоре после этой записки. А мы пятого числа месяца раджаба[885] двинемся в Герат. Когда мы здравы и невредимы придем туда, там будет уничтожена толпа туркмен, и обозы их угнаны в Газну. Надобно, чтобы и ты, Тахир, скрытно принял меры к такому же делу; уничтожь их под предлогом, что хочешь сделать смотр войскам. По прибытии туда Бу Сахля Хамдеви следует соблюсти его указания на сей счет. Это важное дело — не малое происшествие. Сия краткая записка скреплена нашей царской печатью и стремянному тайно приказано спрятать ее в конский потник или под подкладку голенища, как найдет удобнее. При нем же есть письмо с царской печатью, написанное гласно касательно тамошних дел, на большой бумаге, дабы казалось, что он едет по этой надобности». Это другое письмо было с извещением об обязательном исполнении кое-каких дел в Рее и Джибале.

Я, Бу-л-Фазл, переписал набело эту краткую записку и большое письмо, и мой наставник отнес их [государю], скрепил их царской печатью, и записку и письмо принес обратно. [Их] вручили одному надежному стремянному, дали ему доброго коня и две тысячи диремов наградных, а наставник мой сделал ему указания, как поступить с краткой запиской и как доставить большое письмо. Я написал открытый приказ[886], и стремянной отправился, а Бу Наср пошел к /399/ эмиру и доложил, что сделал. Эмир встал, вошел в серай и усладил себя вином наедине. Бу Наср вернулся обратно туда же[887], сел без посторонних людей и сказал мне: «Напиши от меня управителю моему в Гузганане и Керване, чтобы он моих десять тысяч овец, находящихся у него, маток и ягнят, как только прочитает это письмо, оценил и продал по цене дня, получил бы золото и серебро чистоганом и отправил в Газну. Я письмо написал, а он скрепил его своей подписью. [Письмо] свернули и приложили к гузгананской спешной почте, окольцевали, запечатали и отправили.

Наставник мой погрузился в долгое раздумье, а я себе думал: «Ежели эмир велел устранить туркмен в Рее, то что означает продажа овец по цене дня в рабате Керван?» «Ты, конечно, размышляешь о туркменах, об их устранении и о моем письме продать овец?» — спросил