И он вовсе не хотел сказать, будто мама в чем-то нуждалась.

И Риддл, и Шун выразили легкое любопытство по поводу моего наставника, когда он не присоединился к нам за трапезой на второй день после их возвращения. При Шун отец сказал лишь, что путешествия некоторым людям даются сложней, чем остальным. Заметила ли она, какими взглядами они обменялись с Риддлом? Я была уверена, что Риддл навестит писаря Фитца Виджиланта еще до конца дня, и очень хотела его сопроводить. Мне не разрешили, разумеется.

Так что в те переходные дни я сама придумывала себе занятия. Каждый день я отправлялась в конюшни, чтобы провести там время с Персивирансом и Капризулей. Я не называла его Пером. Не знаю почему. Мне не нравилось это имя. Зато мне нравилось, что мы не просили ни у кого разрешения. Я чувствовала, что взяла дело в свои руки и выбрала себе хорошего учителя. Мне нравился Персивиранс, поскольку он как будто и не считал, что ему нужно чье-то разрешение, чтобы меня учить. Наверное, кроме нас, никто не знал о том, что я начала учиться ездить верхом. В последнее время мне казалось, что все принимают решения за меня. А это я приняла сама.

Но однажды в конце урока Персивиранс потряс меня до глубины души, сказав:

– Наверное, мы больше не сможем заниматься этим так же, как раньше.

Я нахмурилась, спускаясь на землю. У меня получилось сойти с лошади на мостик без помощи. Теперь это было нетрудно, и я этим гордилась.

– Это почему же? – спросила я.

Он посмотрел на меня с удивлением:

– Ну, вы же понимаете. Приехал писарь, он будет нас учить.

– Учить меня, – поправила я не очень-то вежливо.

Он поднял брови:

– И меня. И Лукора, и Реди, и Отиля из конюшен. И Эльм и Леа из кухни. Может, Таффи, хотя он насмехается и твердит, что никто не заставит его пойти учиться. И детей гусятницы, и, наверное, кого-то из детей пастухов. Помещик Том Баджерлок объявил, что любой ребенок, родившийся у прислуги Ивового Леса, может пойти учиться. Многие не захотели. Я-то уж точно не хотел. Но папаня говорит: нельзя упускать возможность выучить что-то новое. И вообще здорово уметь писать свое имя, вместо того чтобы подписываться крестиком, и еще лучше, когда не нужно посылать в деревню за писарем, чтобы понять, что ты подписываешь. Ну и вот. Придется мне ходить на уроки, по крайней мере, пока я не научусь писать собственное имя. Кажись, папаня думает, что к тому времени я уже буду заниматься в охотку. Я что-то в этом не уверен.

Уж я-то не сомневалась, что не хочу его видеть среди учеников. Мне нравилось, что он знал меня такой – просто как Би. Одна мысль о том, что там будет Таффи, вызвала у меня озноб. Он не преследовал меня с того памятного дня, но, возможно, лишь потому, что и я не осмеливалась следить и шпионить за ними. Мне представилось, как Эльм и Леа будут хихикать и насмехаться надо мной. Персивиранс поймет, как ошибся, став моим другом… Нет! Я не могла допустить, чтобы они оказались в числе учеников. Я крепко сжала губы.

– Я поговорю об этом с отцом, – сообщила я Персивирансу.

Он неодобрительно нахмурился, заслышав мой прохладный тон.

– Уж поговорите. Сидеть в кружочке и пачкать пальцы в чернилах – такое развлечение не по мне. Мой отец говорит: это просто доказывает, что ваш отец – добросердечный человек. Не все с ним согласны. Некоторые считают, что у помещика иной раз в глазах клубится тьма, даже когда он ведет спокойные речи. Никто не может сказать, что он с кем-то хоть раз плохо обошелся или был несправедлив, но многие твердили, что это ваша матушка на него влияла, заставляла быть добрым, и они ждали, что дела наши пойдут плохо после ее смерти. Когда он привез сюда эту женщину, кое-кто сказал, что она на него похожа – ну, как родственница, – но другие стали поговаривать, что она похожа на женщину, которая намерена жить припеваючи с состоятельным мужчиной.

Я застыла как вкопанная, разинув рот и похолодев, пока слушала его речи. Кажется, он принял это за пылкий интерес, а не за идущее из глубины души желание не слышать больше ни слова. Он кивнул мне и прибавил:

– Ну да, все так. Кое-кто о таком судачит. Той ночью, когда половина слуг не спала до рассвета из-за того, что та женщина вопила: «Призрак! Призрак!» – а потом наутро Ревел обрушился на них как лавина, ярился и стыдил, дескать, в вашей постели клопов нашли, и ваш отец так рассердился из-за этого, что сжег ее прямо ночью. «Можно подумать, ему есть до нее дело – вон она бегает, одетая, как сынишка сапожника». – Тут он осекся, увидев гнев на моем лице. Наверное, внезапно вспомнил, с кем говорит, потому что выпалил: – Это они так сказали, не я!

Не скрывая ярости, я требовательно спросила:

– От кого ты это слышал?! Кто эти «они», кто говорит такую ужасную ложь о моем отце и насмехается надо мной?

Он в одночасье сделался слугой, а не другом. Стянул зимнюю шапку с головы и, держа ее перед собой, потупился. Уши у него сделались алые, но не от холода.

Он опасливо проговорил:

– Прошу прощения, госпожа Би. Я забылся и позволил себе лишку, это ой как неправильно с моей стороны. Это всего лишь слухи, не годятся они для ушей леди, а я их повторил, позор мне. Пойду-ка займусь работой.

Единственный человек, с которым мне удалось подружиться, отвернулся от меня, взял недоуздок Капризули и повел ее прочь.

– Персивиранс! – крикнула я своим самым властным голосом.

– Я должен заняться вашей лошадью, госпожа, – ответил он, полуобернувшись, а потом поспешил прочь, опустив голову.

Капризуля как будто удивилась, что ее так торопят. Я стояла на мостике, споря сама с собой. Поднять голос и приказать, чтоб вернулся? Убежать и никогда-никогда больше не возвращаться в конюшню? Разрыдаться и сжаться в комочек?

Я стояла, замерев в нерешительности, и смотрела, как он уходит. Когда они с моей лошадью вошли в конюшню и скрылись из вида, я спрыгнула и убежала. Отправилась на могилу к маме и немного посидела там на очень холодной каменной скамье. Сказала себе, что я не такая глупая, чтобы думать, будто мама где-то рядом. Это просто такое место. Мне еще никогда не было так обидно, и я не могла понять, из-за того ли, что он сказал, или из-за того, что я ему ответила. Глупый мальчишка. Конечно, я рассердилась и потребовала назвать имена тех, кто говорил такие ужасные вещи, а как же иначе? Почему он мне про них рассказал, если не собирался выдавать болтунов? А как насчет того, чтобы вместе со мной учились и другие дети Ивового Леса? Я бы не возражала против Персивиранса, но, если там будут Таффи, Эльм и Леа, их мнение обо мне распространится как отрава. Конечно, Персивиранс охотнее будет дружить со здоровенным мальчишкой вроде Таффи, а не с кем-то вроде меня. Эльм и Леа теперь время от времени прислуживали за столом; мне и так было не по себе, когда я замечала их краем глаза и видела, как они быстро наклоняются друг к другу и болтают острыми языками, как будто точат ножи об оселок. Они станут надо мной насмехаться. Как, похоже, уже насмехаются другие из-за того, как я выгляжу.