– Должен был, – признался он, а потом словно ножом меня полоснул: – Я тогда об этом не подумал. А действовать надо было незамедлительно. Слишком многое тут произошло, и слишком быстро.

Я спросила ледяным голосом:

– Ну и что ты сохранил? Мои свечи? Мою книгу о травах? Мою фигурку совы, мой подсвечник? А синее одеяло? Платье с маргаритками, вышитыми по краю подола?

– Одеяло не сохранил, – хрипло признался он. – Я не знал, что оно важное.

– Надо было меня спросить! Надо! Было! Спросить!

Я рассердилась на себя, что из глаз у меня вдруг хлынули слезы, а горло перехватило. Я не хотела печалиться. Я хотела злиться. Когда злишься, не так больно. Я повернулась и сделала то, чего никогда раньше не делала. Я ударила отца – ударила со всей силы, и кулак мой врезался в крепкие мышцы на его груди. Это не был шлепок маленькой девочки. Я ударила его, собрав все силы, я хотела причинить ему боль. Я ударила его снова, и снова, а потом вдруг поняла, что он мне позволяет это делать, что он мог бы в любой момент схватить меня за руки и остановить. Что он, наверное, даже хотел, чтобы я сделала ему больно. От этого мои действия сделались бесполезными и хуже чем напрасными. Я прекратила и уставилась на него. Лицо его застыло. Он глядел прямо на меня, не пытаясь защититься от моего гнева. Он его принимал, считая справедливым.

Это не пробудило во мне никакого сочувствия. Я лишь еще сильнее разозлилась. Это была моя боль, это у меня украли вещи, которые я берегла. Как он смеет на меня глядеть так, будто ему больней? Я опять скрестила руки на груди, на этот раз – чтобы отгородиться от него. Опустила голову, чтобы его не видеть. Когда он коснулся одной рукой моей щеки, а другой – макушки, я лишь напряглась и еще сильнее сжала голову в плечи.

Он вздохнул:

– Я стараюсь как могу, Би, пусть иной раз ничего не выходит. Я сберег то, что считал важным для тебя. Когда захочешь, скажи мне, и мы перенесем эти вещи в твою новую комнату. Я хотел сделать тебе сюрприз; думал, тебе нравятся Желтые покои. Это была ошибка. Слишком сильная перемена, слишком быстрая, и надо было дать тебе возможность в ней поучаствовать.

Я не расслабилась, но прислушалась.

– Ну так вот, пусть хоть это не будет сюрпризом. Через пять дней мы с тобой поедем в Дубы-у-воды. Ревел предложил, чтобы ткань для плотных зимних платьев ты выбрала сама, у тамошних ткачих. И мы навестим сапожника, вместо того чтобы ждать, пока он нанесет нам зимний визит. По-моему, твои ноги уже выросли за год. Ревел сказал – тебе нужны новые туфли и еще ботинки. Для верховой езды.

Я вздрогнула и подняла на него глаза. Он печально и ласково проговорил:

– Это стало для меня неожиданностью. Очень приятной неожиданностью.

Я опять уставилась в пол. У меня и в мыслях не было устраивать ему сюрпризы. Но… конечно, я ждала, чтобы он увидел, как я езжу верхом, хотя ни у него, ни у Риддла не нашлось времени, чтобы меня учить. Я поняла, как сильно сердилась на них обоих из-за того, что они вечно проводили с Шун больше времени, чем со мной. Я хотела уцепиться за этот гнев и сделать его глубже, сильнее. Но еще больше я хотела ощутить память о маме в той комнате, где буду спать сегодня ночью.

Я проговорила, уставившись в пол и ненавидя надрыв в своем голосе:

– Пожалуйста, сейчас же отдай мои вещи. Я хочу спрятать их у себя в комнате.

– Так и поступим, – сказал отец и встал.

Я не протянула руку, он не попытался ее взять. Но я вышла вслед за ним из комнаты, которая когда-то была моей, – из комнаты, где умерла бледная посланница.

И вот я снова ошибся. Всерьез. Я медленно шел по коридору, моя малышка шагала рядом. Она не взяла меня за руку. Она шла так, чтоб я не мог дотянуться, и я знал – это не случайно. Если сравнить боль с теплом, которое излучает очаг, то от ее напряженной маленькой фигуры исходил ледяной холод. Я был так уверен, что поступаю правильно, что ей понравится новая комната и обстановка, сделанная по ее росту. И в своем стремлении обмануть слуг по поводу исчезнувшей «гостьи» я уничтожил драгоценные памятные вещи, незаменимые частицы детства Би.

Я повел ее в свою спальню. Она выглядела совсем по-другому по сравнению с тем, когда моя дочь побывала там в последний раз. Я собрал всю одежду и постельные принадлежности и послал за слугой, который занимался стиркой. Тому пришлось дважды подниматься в мою комнату с очень большой корзиной, и он от неодобрения едва не зажимал нос. Когда я вернулся к себе вечером, перина была проветрена и взбита, везде вытерли пыль и прибрались. Я не отдавал такого приказа; наверное, это все Ревел. Той ночью я спал на простынях, отстиранных от скорбного пота, на подушках, не пропитанных моими слезами. Свечи в подсвечниках были простые, белые, без запаха, и ночная сорочка на мне была мягкой и чистой. Я ощущал себя путником, который после долгого и трудного путешествия прибыл в безликий трактир.

Я не удивился, когда Би замерла, едва шагнув через порог, и в смятении огляделась по сторонам. Эта комната могла бы принадлежать кому угодно. Или никому. Она окинула ее взглядом, потом повернулась и посмотрела на меня.

– Мне нужны мои вещи.

Она чеканила каждое слово – ни следа хрипотцы от сдерживаемых слез. Я подвел ее к сундуку под окном и открыл его. Она заглянула внутрь и застыла как статуя.

Внутри были не только вещицы, которые я забрал из ее комнаты в тот жестокий и безумный вечер, но и много других памятных предметов. Я хранил первую одежду Би и ленту, которую украл много лет назад из волос Молли. У меня были расческа ее мамы и зеркало, а также любимый пояс из кожи, выкрашенной в синий, с пришитыми карманами. Его сделал Баррич, и пряжка от износа совсем истончилась. Молли носила этот пояс до самой смерти. Еще была шкатулочка, где лежали не только ее украшения, но и все молочные зубы Би.

Моя дочь нашла там свои книги и ночные рубашки.

– Свечи в моем кабинете, они только для тебя, – напомнил я.

Она нашла и забрала несколько маленьких фигурок. Ни слова не произнесла, но по сжатым губам я понимал, что другие важные вещи отсутствуют.

– Прости… – сказал я, когда она отвернулась от сундука, прижимая к груди свои драгоценные пожитки. – Мне надо было тебя спросить. Если бы я мог вернуть все то, что ты берегла, так бы и сделал.

Наши взгляды на миг встретились. В ее глазах я увидел гнев и боль, похожие на дремлющее под углями пламя. Она вдруг положила все, что держала в руках, на мою постель и объявила: