пробраться в Лигу свободы и мира, в исполнительном комитете которой за ним, однако, постоянно зорко следили, как за «подозрительным русским». После того как он провалился в этой лиге со своими программными нелепостями, он примкнул к Интернационалу, чтобы превратить его в орудие своих личных целей. Для этого он основал Союз социалистической демократии. После того как генеральный совет отказался признать этот союз, он объявил его распущенным, но фактически продолжал руководить им, стараясь достигнуть своей цели другим путем. Он добился постановки на программу базельского конгресса вопроса о праве наследования, чтобы одержать теоретическую победу над генеральным советом и тем самым открыть возможность для перевода генерального совета в Женеву. Бакунин, по словам Маркса, организовал «форменную конспирацию», чтобы обеспечить себе большинство на базельском конгрессе, но ему не удалось провести свои предложения, и генеральный совет остался в Лондоне. Досада на эту неудачу — а с успехом этого дела Бакунин, вероятно, связывал всякие личные планы — проявилась в нападках «Эгалитэ» на генеральный совет, на каковые нападки генеральный совет и ответил в своем циркуляре от 1 января.

Затем Маркс дословно воспроизводил циркуляр в своем конфиденциальном сообщении и указывал, что еще до получения его в Женеве там наступил кризис; романский федеральный совет отнесся неодобрительно к нападкам «Эгалитэ» на генеральный совет и подчинил газету строгому надзору, после чего Бакунин переехал из Женевы в Тессин. «Вскоре после этого умер Герцен. Бакунин, который отрекся от своего старого друга и покровителя Герцена, с тех пор как захотел играть роль вождя европейского рабочего движения, стал после его смерти петь ему хвалы. Почему? Герцен, несмотря на то что имел сам большое состояние, получал ежегодно по 25 000 франков на пропаганду от дружественной ему псевдосоциалистической панславистской партии в России. Благодаря своим крикливым похвалам Бакунину удалось заполучить эти деньги для себя и таким образом вступить в обладание „наследством Герцена“, несмотря на всю свою ненависть к наследованию». В то время в Женеве образовалась колония молодых русских эмигрантов, состоявшая из студентов, честно настроенных; борьба с панславизмом была главным пунктом их программы. Они, по словам Маркса, предложили войти как ветвь в Интернационал и выставили пока своим представителем в генеральном совете Маркса; оба эти предложения были приняты. Вместе с тем они заявили, что в ближайшем будущем сорвут маску с Бакунина, так что скоро будет раскрыта игра этого в высшей степени опасного интригана — по крайней мере по отношению к Интернационалу. Этим заканчивалось конфиденциальное сообщение.

Остается указать на многочисленные неверные данные, которые оно содержало относительно Бакунина. Обвинения, выставленные Марксом против Бакунина, в общем тем более неосновательны, чем они представляются более тяжелыми. Это прежде всего относится к подозрениям в желании заполучить наследство Герцена. В России никогда не существовало псевдосоциалистической панславистской партии, которая давала Герцену 25 000 франков на пропаганду. Крошечное зерно истины, заключавшееся в этой басне, сводилось к тому, что один молодой социалист, Бахметьев, основал в пятидесятых годах революционный фонд в 20 000 франков, которым заведовал Герцен. Нет никаких доказательств, что Бакунин проявлял какие-либо стремления положить себе в карман этот фонд. Менее всего это следует из его сердечной статьи в «Марсельезе» Рошфора, посвященной памяти его политического противника, бывшего другом его молодости. Его в крайнем случае можно за эту статью упрекнуть в сентиментальности, которая, как и все вообще недостатки и слабости Бакунина, была прямой противоположностью тех свойств, которые присущи «чрезвычайно опасному интригану».

Уже из заключительных фраз конфиденциального сообщения видно, что именно ввело в заблуждение Маркса. Все ложные сведения были сообщены ему комитетом русских эмигрантов в Женеве, иначе говоря, Утиным или чрез его посредство Беккером. По крайней мере, из одного письменного сообщения Маркса к Энгельсу видно, что самое гнусное подозрение против Бакунина, обвинение его в вымогательстве наследства Герцена, вызвано было сведениями, доставленными Марксу Беккером. С этим, однако, не согласуется то, что Беккер, в сохранившемся его письме от того времени к Юнгу, хотя и жаловался на запутанность положения в Женеве, на несогласия между фабрикой и грубыми ремеслами, на «слабонервные обманчивые огоньки, как Робэн, и на упрямые головы, как Бакунин», но в заключение хвалил по следнего и говорил, что он «изменился к лучшему». Письма Беккера и русской эмигрантской колонии к Марксу не сохранились; в своем официальном и в частном ответе новой ветви Интернационала Маркс счел более осторожным не упомянуть ни словом о Бакунине. Он считал главной задачей русской секции — и старался в этом смысле влиять на нее — содействие полякам, иначе говоря, советовал русским помочь освободить Европу от непосредственного соседства с ними. Он не без юмора принял предложение быть представителем молодой России и говорил, что человек не знает, среди каких странных товарищей ему, быть может, придется очутиться.

Несмотря на этот шутливый тон, для Маркса было, видимо, большим удовлетворением, что Интернационал начал привлекать русских революционеров. Иначе непонятно, как он мог поверить подобным подозрениям против Бакунина, получив их от совершенно неизвестного ему Утина; раньше он отвергал их, когда сведения шли от его старого друга Боркгейма. По странной случайности Бакунин был в то же самое время введен в обман одним русским эмигрантом, считая его ласточкой грядущей русской революции, и даже чуть не запутался в авантюре, которая была бы опаснее для его репутации, чем все другие приключения его бурной жизни.

Через несколько дней после того, как было написано конфиденциальное сообщение, второй годовой конгресс романской федерации собрался 4 апреля в Ла-Шо-де-Фон. Там дело дошло до открытого разрыва. Женевская секция Бакунинского союза, уже принятая генеральным советом в состав Интернационала, требовала, чтобы ее приняли в романскую федерацию и чтобы оба ее делегата участвовали в работах конгресса. Этому противился Утин, горячо нападая на Бакунина; он называл женевскую секцию союза орудием интриг Бакунина, но у него оказался очень решительный противник в лице Гильома. Последний был узкий фанатик и впоследствии не меньше согрешил по отношению к Марксу, чем Утин по отношению к Бакунину; но все же он был по своему образованию и способностям другой человек, чем его жалкий противник. Меньшинство отказалось подчиниться воле большинства, и конгресс раскололся на две части. Вместо одного образовалось два конгресса; конгресс большинства постановил перенести место заседаний федерального совета из Женевы в Ла-Шо-де-Фон и сделать органом союза газету «Солидаритэ», которую предполагалось, что будет издавать Гильом в Неуенбурге.

Меньшинство основывало свою обструкцию на том, что большинство на самом деле лишь случайное, так как в Ла-Шо-де-Фон представлены только пятнадцать секций, тогда как одна Женева насчитывает тридцать секций, и