– Главное число – семь.

У Шредера душа ушла в пятки. Семерка была самым легким из главных чисел, его нетрудно повторить. Множество комбинаций давало это число. Он терял шансы, и это отразилось на лице каждого из злорадных зрителей. Если Винсент выбросит еще семь или одиннадцать, он победит, что было вполне вероятно. Если он выбросит «краба», один и один, или один и два, или двенадцать – он проиграл. Любое другое число может стать его «шансом», он сможет продолжать бросать кости до тех пор, пока не повторит главное число или выбросит одну из проигрышных комбинаций.

Шредер откинулся назад и сложил на груди руки, как будто защищаясь от жестокого нападения.

Винсент бросил кости.

– Четыре! – сказал Луэллин. – Шанс – четыре.

Зрители одновременно вздохнули с облегчением – все, кроме Винсента. Он теперь задал себе самое сложное из главных чисел. Шансы быстро переходили на сторону Шредера. Винсент теперь должен был выбросить «шанс» четверку, чтобы выиграть, или главная семерка будет потеряна. Только две комбинации давали в сумме четыре, а вот тех, из-за которых терялась семерка, было множество.

– Сочувствую, сэр, – жестоко улыбнулся Шредер. – Четверка – черт знает что за число!

– Ангелы мне помогут. – Винсент беспечно махнул рукой и улыбнулся. – Не желаете ли повысить ставку? На сотню фунтов?

Предложение было безрассудным, все говорило против Винсента, но у Шредера просто не было других денег.

Он коротко качнул головой:

– Не стану пользоваться преимуществом перед тем, кто стоит на коленях.

– Как вы галантны, полковник!

Винсент с улыбкой бросил кости.

– Десять! – воскликнул Луэллин.

Это было нейтральное число.

Винсент собрал кости, потряс в стаканчике и снова выбросил на стол.

– Шесть!

Еще одно нейтральное число. Хотя Шредер застыл, как труп, его лицо залилось восковой бледностью, а по груди ползли капли пота, словно мерзкие садовые слизни.

– Это – за всех милых девушек, что мы оставили дома! – сказал Винсент, и кости застучали по ореховой столешнице, выпав на стол.

Одно долгое ужасное мгновение никто не шевелился и ничего не говорил. Потом из каждой английской глотки вырвался победный вопль, который, должно быть, встревожил вахтенных на палубе наверху и долетел до того, кто сидел в гнезде на грот-мачте.

– Мария и Иосиф! Две пары милашек! Такие сладкие маленькие малышки!

– Мистер Уинтертон выбросил шанс, – почти пропел Луэллин и положил обе ставки перед юношей. – Мистер Уинтертон выигрывает.

Но его голос почти заглушили хохот и поздравления. Шум продолжался несколько минут, и Шредер все это время сидел неподвижно, как лесная лягушка, его серое лицо заливал пот.

Наконец Уинтертон махнул рукой, предлагая всем замолчать. Он встал, наклонился через стол к Шредеру и серьезно сказал:

– Отдаю вам честь, сэр. Вы джентльмен с железными нервами и спортсмен чистой воды. Предлагаю вам руку дружбы.

Он протянул Шредеру правую руку с открытой ладонью. Но Шредер презрительно посмотрел на нее, не шелохнувшись, и улыбка юноши угасла. Снова небольшую каюту заполнило молчание.

Наконец Шредер отчетливо заговорил:

– Мне следовало более тщательно осмотреть эти ваши кости, – он с силой подчеркнул голосом местоимение, – когда у меня была такая возможность. Надеюсь, вы меня простите, сэр, но у меня правило: никогда не пожимать руку шулерам.

Винсент резко отпрянул и недоверчиво уставился на Шредера, а остальные задохнулись, разинув рты.

Винсенту понадобилось несколько мгновений, чтобы прийти в себя от потрясения при неожиданном оскорблении, и его красивое лицо побледнело так, что это видно было и сквозь загар.

– Я был бы глубоко вам обязан, – произнес он, – если бы вы предоставили мне удовлетворение за ваши слова, полковник Шредер.

– С преогромным удовольствием.

Шредер встал, победоносно улыбаясь. Ему бросили вызов, так что выбор оружия предоставлялся ему. О пистолетах он и говорить не станет. Это должна быть сталь, и английский щенок вправду получит удовольствие, когда меч Нептуна вонзится в его живот. Шредер повернулся к Луэллину.

– Не окажете ли честь выступить моим секундантом? – спросил он.

– Только не я! – Луэллин решительно качнул головой. – И я не позволю никаких дуэлей на борту моего корабля. Вам придется найти кого-то другого, кто встанет на вашу сторону, и вам придется сдержать свой нрав до прихода в порт. А там вы сможете сойти на берег и разрешить свой конфликт.

Шредер снова повернулся к Винсенту:

– Я сообщу вам имя моего секунданта при первой же возможности. И обещаю дать вам удовлетворение сразу, как только мы окажемся в порту.

Он встал и строевым шагом вышел из каюты. Он слышал голоса у себя за спиной, нараставший шум комментариев и предположений, но пары бренди смешались в нем с яростью, и он уже чувствовал, как кровь колотится в его висках, готовая разорвать вены.

На следующий день Шредер засел в своей каюте, куда слуга принес ему еду. Он лежал на койке, словно жертва сражения, зализывая ужасные раны, нанесенные его гордости, и испытывая невыносимую боль от потери всего своего состояния. На второй день он вышел на палубу, когда «Золотая ветвь» легла на левый борт и взяла курс на северо-запад, вдоль побережья Южной Африки.

Как только его голова появилась над комингсом трапа, дежурный офицер отвернулся и сделал вид, что занят перестановкой колышков на доске траверза, а капитан Луэллин поднял к глазам подзорную трубу и принялся изучать голубые горы, что высились на северном горизонте. Шредер прошел вдоль поручней с подветренной стороны корабля, а офицеры старательно его не замечали. Слуга, подававший ужин на приеме у капитана, уже разнес по всему кораблю весть о неминуемой дуэли, и команда смотрела на Шредера недоуменно и держалась от него подальше.

Через полчаса Шредер внезапно остановился перед вахтенным офицером и без предисловий спросил:

– Мистер Фоулер, будете моим секундантом?

– Прошу прощения, полковник, но мистер Уинтертон мой друг. Надеюсь, вы меня извините…

В течение следующих дней Шредер подошел к каждому из офицеров с тем же вопросом, но каждый раз получал холодный отказ. Униженный и отвергнутый, он бродил по палубе, как леопард, вышедший на ночную охоту. Его мысли качались, как маятник: он то мучился раскаянием и болью из-за смерти Катинки, то негодовал по поводу презрения, обрушенного на него капитаном и офицерами корабля. Гнев полковника все нарастал, он уже с трудом мог его сдерживать.

Утром пятого дня он вышагивал вдоль поручней, и внезапно раздавшийся с грот-мачты крик вырвал его из черного тумана страданий. Когда капитан Луэллин быстро вышел к поручням наветренной стороны и начал всматриваться в сторону юго-запада, Шредер пошел следом за ним и остановился рядом.