Свое выступление он начал с описания текущего «уникального периода в мировой истории», который характеризуется «разделением мира интеллектуально и географически» между «коммунистической дисциплиной и индивидуальной свободой». В подобных условиях каждая сторона пытается превзойти другую в силе и мощи, создав сначала атомную, а теперь — водородную бомбу. Какой путь должны избрать государственные деятели? Непраздный вопрос. На кону стояло будущее всего человечества.

И дальше Черчилль произнес наводящие на размышления слова: «Этот вопрос не имеет большого значения для пожилых людей, так или иначе, они скоро оставят этот мир, но я с тревогой наблюдаю за молодежью что их ожидает впереди, если Господь устанет от человечества?»

Произнося эти слова, Черчилль тем самым указал на редко артикулируемую причинно-следственную связь между решением и последствиями, а также тем, как первое и второе разнесены во времени. На животрепещущие вопросы современности ответы ищут маститые политики. Они что-то предлагают, что-то исправляют, что-то нарушают. Но в полной мере воспользоваться плодами их решений смогут только будущие поколения. Поэтому на каждом государственном деятеле лежит огромная ответственность. Своими поступками они программируют не свою жизнь и не жизнь своих современников — они определяют судьбы тех, кто будет жить после них. И тем, кто этого не понимает либо живет сегодняшним днем и личными интересами, не стоит заниматься государственным управлением.

Кроме апеллирования к ответственности, обращает на себя внимание упоминание имени Господа. Для Черчилля не были характерны сильные религиозные чувства, и появление темы Всевышнего, да еще в контексте «уставшего от человечества», позволяет понять критичность положения и масштаб нависшей над миром угрозы.

Какие практические шаги предлагает Черчилль? Он сразу дал понять, что «от водородной бомбы нет гарантированной защиты». Идеальный выход в его представлении — всеобщее разоружение, как в области ядерного, так и конвенционального оружия. Но он понимал, что это невозможно. Даже создание «сбалансированной и поэтапной системы разоружения» требует значительных обсуждений и компромиссов. Пока такая система не создана, «единственной разумной политикой для свободного мира на следующие несколько лет» станет политика «сдерживания». А для этого у Великобритании должно появиться собственное термоядерное оружие. И такие исследования начаты, сообщил премьер собравшимся депутатам. Но будут ли они достаточны?

Черчилль и в былые времена, когда заходила речь о менее разрушительном летальном оружии, придерживался стойкого убеждения в бесперспективности гонки вооружений. А учитывая мощь водородной бомбы, раскручивание военной спирали грозило уничтожением всего человечества. Первоначально Черчилль планировал выразить в своем выступлении сомнения относительно надежности политики разоружения, ссылаясь на то, что радиоактивные элементы могут быть достаточно легко скрыты от проверяющих инспекторов. Но под влиянием Макмиллана он благоразумно согласился исключить этот пассаж. Вместо этого он недвусмысленно указал на основную дихотомию, в которой придется двигаться перенявшим у него эстафету политикам (причем не только в его стране), одновременно наращивая военную мощь и ведя переговоры по сокращению вооружений. Понимая, что этот путь будет непростым, британский лев закончил выступление следующим призывом: «Возможно, настанет день, когда честность в игре, любовь к ближнему, уважение к справедливости и свободе позволят измученным поколениям триумфально покинуть отвратительную эпоху, в которой мы с вами живем, и устремиться к сияющим и безоблачным далям. А пока этот день не настал, никогда не отступайте, никогда не поддавайтесь слабости, никогда не отчаивайтесь».

Выступление премьер-министра растрогало одного лейбориста до слез, а консерватор Генри Чэннон (1897–1958) назвал это событие «олимпийским спектаклем», «исполнением высочайшего класса, которое мы больше никогда не увидим ни от мистера Черчилля, ни от кого-либо другого». По слова Чэннона, за восемнадцать лет парламентской деятельности он «никогда не слышал что-либо подобного». Чэннона поддержал Гарольд Макмиллан, по мнению которого это выступление было «и в самом деле замечательным». Черчилль продемонстрировал, что «полностью владеет собой и палатой общин».

Когда парламентские прения закончились, Черчилль проследовал в свой кабинет.

— Если вы больше не выступите ни с одной речью, ваше нынешнее выступление станет прекрасной лебединой песней, — произнес Кристофер Соамс.

— Возможно, я больше действительно не буду выступать с большим количеством речей в палате общин, — ответил Черчилль.

После короткой беседы с близким окружением он попросил пальто и сказал, что направляется к королеве. Присутствующие замерли в ожидании — неужели это произошло, и восьмидесятилетний политик собирается сообщить Ее Величеству о своей отставке? Поймав на себе заинтересованные взгляды, Черчилль добавил:

— Все в порядке. Конечно, я устал, но не настолько. Я чувствую себя прекрасно. Я сделал это сам. Никто не смог бы это сделать за меня.

Через неделю после выступления в палате общин Черчилль пригласил на ланч Идена. «Все решено, — записал Макмиллан на следующий день в своем дневнике. — Уинстон уходит в отставку 5 апреля».

До знаковой даты оставалось меньше месяца. Другой бы стал готовиться к неизбежному, передавать дела, завершать то, что еще можно было закончить. Но Черчилль отказался мириться с неотвратимым. Он продолжал сохранять надежду и искать повод остаться. Кто ищет, тот всегда найдет. Спустя три дня после встречи с Иденом в Лондон пришла телеграмма от британского посла в Вашингтоне сэра Роджера Мэкинса (1904–1996), в которой сообщалось, что Эйзенхауэр планирует 8 мая посетить Париж по случаю десятой годовщины победы в Европе. На повестке дня было два вопроса, привлекшие внимание премьера. Первый: намерение президента «ратифицировать с президентом Коти, Аденауэром и сэром Уинстоном Черчиллем» соглашение о Европейском оборонительном сообществе. Второй: «наметить планы для встречи с советским руководством с целью ослабления напряженности и снижения риска начала войны».

Черчилль отреагировал незамедлительно. В записке Идену он указал, что возможность встречи с Эйзенхауэром на высшем уровне «создает новую ситуацию, которая влияет на наши личные планы и расписание». Иден встретил поступившие предложения в штыки. На очередном заседании правительства между старыми коллегами состоялась холодная дискуссия, значительно обострившая их многолетние отношения. Струна была натянута до предела. До взрыва не хватало последнего акта. Утром 16 марта была получена новая телеграмма Мэкинса, уточняющая намерения американского руководства. В частности, сообщалось, что ни президент, ни госсекретарь не настроены на скорейшую встречу с представителями СССР. Послание из Вашингтона выбило почву из-под ног главы британского правительства. Его надежда на саммит с советскими политиками испарилась, словно никогда и не существовала ранее. «Кризис в кабинете министров завершен», — констатировал Макмиллан с облегчением. Двадцатого числа Sunday Express впервые обнародовало сообщение о предстоящей отставке.