Дело было не только в усталости. Известно, что после церемонии в Вестминстерском аббатстве Черчилль дал указание не следовать в Букингемский дворец, а вернуться на Даунинг-стрит. Подобное отклонение от протокола вызвало недоумение как у церемониймейстеров, так и многотысячной публики, наблюдавшей за процессией с лондонских улиц. Будут выдвигаться самые разные предположения, начиная от перевозбуждения лошадей и заканчивая переутомлением пожилого джентльмена, на которое ссылалась его секретарь.

Выясняя, что произошло на самом деле, журналистка и близкая подруга многих знаменитых мужчин Катарина Мёрфи Хэйл (1904–1997), известная среди черчиллеведов книгой «Неугомонный Черчилль», взяла интервью у некоторых участников событий. Удалось выяснить, что еще до того, как премьер сел в карету, он выразил недовольство размером ее окон. Они были малы, и Черчилль не без основания боялся, что его никто не увидит за стеклянными амбразурами. «Было бы гораздо лучше, использовать большую машину с большими окнами, нежели оказаться спрятанным от внешнего мира в этой ужасной коробке», — жаловался он своему окружению. По мере приближения к Букингемскому дворцу Черчилль стал все больше хмуриться. Эмоциональный накал достиг апогея около Арки Адмиралтейства. Ударив несколько раз тростью по крыше кареты, он потребовал у кучера поворачивать домой. По приезду на Даунинг-стрит премьер расстроился еще больше, узнав, что весь его штат в благодушном настроении отправился на праздник.

Коронация, каким бы знаковым событием она ни была, представляла собой лишь точку на гигантском полотне истории. Жизнь продолжалась, выводя на сцену новых людей и порождая новые вызовы. После кончины Георга VI Черчиллю необходимо было налаживать отношения с новым монархом, ставшим самым молодым хозяином Букингемского дворца со времен королевы Виктории. Когда Джон Колвилл увидел Черчилля в день смерти Георга VI, он попытался подбодрить шефа, заметив, насколько хорошие отношения сложатся у премьер-министра с молодой королевой. Но Черчилль был слишком расстроен, чтобы согласиться с секретарем. Он скупо отрезал, что не знает Елизаветы, и, по его мнению, она является еще ребенком.

Этот эпизод представляет собой яркий пример, насколько неудачными и искажающими реальное положение дел могут быть фразы, оценки и мнения, произнесенные в момент грусти, недовольства или обычного эмоционального спада. Но этот эпизод имел место, имел он и свое основание. По мнению близко общавшегося с Черчиллем в этот период Вальтера Грабнера, британский премьер действительно вначале «был склонен воспринимать королеву, как ребенка, с уважением к ее положению, но не к ее интеллекту». Однако по мере общения с Елизаветой он изменил свое мнение, признав, что она не только красивая женщина, но и умная, цельная, волевая личность. Колвилл, работавший у будущей королевы секретарем, знал, о чем говорил, предсказывая, что королева и первый министр найдут общий язык. У Черчилля действительно сложатся хорошие отношения с Елизаветой II. Да и какими еще они могли быть, если речь шла о пожилом государственном деятеле, всегда с почтением относившимся к королевской семье, и молодом монархе, открытом для получения опыта в премудростях государственного управления. Словно возвращались времена королевы Виктории и лорда Мельбурна (1779–1848) с «уважительной и сентиментальной преданностью» последнего, за тем лишь исключением, что дочь Георга VI испытывала не меньше уважения к личности своего первого министра, чем он — к институту монархии.

Многие политики и общественные деятели считают верхом политической корректности разместить портрет главы государства в своем кабинете. В кабинете Черчилля в Чартвелле также имелась фотография Елизаветы II, помещенная на стене напротив рабочего стола. Правда, никакого отношения к политесу это изображение не имело. Фотография была подарена лично королевой и была украшена ее автографом с сердечной надписью. Черчилль часто любовался этим портретом, на котором молодая королева была запечатлена во время поездки в карете на первое в ее правление заседание парламента. «Разве она не победитель», — сказал он однажды глядя на фотографию. «Восхитительно, вдохновляюще, — заметил Черчилль в другой раз. — Даже если все представители кино обыщут весь земной шар, они не смогут найти человека, лучше подходящего для исполнения этой роли».

Анализируя отношения Черчилля к Елизавете II, можно выделить несколько пластов. Несмотря на все свое восхищение, премьер на порядок превосходил королеву в опыте, что не могло не влиять на их взаимоотношения. Он легко добивался одобрения своих взглядов и согласия с предложенными им решениями. «Королева не может соревноваться с ним в полемике», — отмечали подчиненные. Но у нее тоже были свои сильные стороны. Елизавета была мила и импонировала первому министру. Он не был бонвиваном, да и на любовном фронте проявлял не столь волнующую активность, как на ниве политики и литературы. Но скромность в отношениях с женщинами нисколько не означала, что Черчилль не был способен наслаждаться женской красотой. Упоминая о королеве, он использовал эпитеты «утонченная», «привлекательная», grande beauté. Помимо всего прочего, Черчилля восхищал характер Елизаветы. Человек настолько сильной натуры не сможет не добиться успеха. «Она станет великой королевой, — предсказывал он. — Британия может гордиться ею». Он считал, что «страна очень счастлива» иметь подобного монарха.

Вернемся к основной теме повествования. Итак, коронация прошла. Здоровье премьера не улучшалось, если не сказать больше. В конце июня 1953 года его сразил обширный инсульт, подняв с новой силой вопрос об отставке. Как уже упоминалось в предыдущей главе, смена главы правительства действительно могла иметь место, если бы не подкачавшее здоровье его преемника Энтони Идена. Момент был упущен. Едва Черчилль пришел в себя, он вновь отказался сдавать позиции. Когда ему сообщили, что его решение продолжать работать вызвало недовольство среди заднескамеечников, он просил им передать: «Я не собираюсь уходить до тех пор, пока общее положение дел в стране кардинально не улучшится, а состояние моего здоровья кардинально не ухудшится».

Но недовольство звучало не только со стороны заднескамеечников. Поведение лидера тори не устраивало и руководство партии. «Все из нас, кто действительно любил и восхищался Уинстоном, начинают постепенно испытывать к нему что-то схожее с ненавистью», — записал Макмиллан в своем дневнике в конце июля 1953 года. Для того чтобы снять напряженность среди однопартийцев, Черчилль объяснил, что не может оставить пост, пока не проведет запланированную международную конференцию на Бермудах с участием глав США и Франции. Последняя, как известно, состоялась в декабре 1953 года и не привела к ожидаемым результатам в части внешнеполитической разрядки.

После того как второе премьерство Черчилля завернуло за очередной обозначенный им поворот, на этот раз — международной конференции, тори вновь вернулись к рассмотрению вопроса о досрочной отставке лидера партии. Их поддержали представители прессы. Daily Mirror в статье «Тень гиганта» цитировала слова своих американских коллег, что британский премьер «всего лишь тень выдающегося человека из 1940-х годов». Особенное недовольство у Черчилля вызвала статья в Punch под названием «История без конца». В ней приводилась притча о византийском правителе Беллариусе, который достойно служил государству, пока не утратил свои способности из-за старческой немощи. В беседе со своим врачом политик с грустью констатировал, что поскольку Punch пользуется огромной популярностью, если подобные нападки будут продолжаться, ему все-таки придется уйти в отставку.