Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Но никак не мог понять Джалил муаллим, почему собака не признаёт в нём хозяина, почему не радуется, когда его видит, почему каждый раз норовит убежать на ту, другую половину двора, где жил его брат со своей семьёй.
Как-то раз, когда пёс упирался, не хотел возвращаться с той части двора, Джалил муаллим ударил пса плёткой, сильно ударил, даже про позвоночник забыл. Пёс яростно зарычал, но укусить не посмел. А Джалил муаллиму так хотелось, чтобы укусил его пёс, так хотелось, чтобы укусил. Забил бы его до смерти. По справедливости забил бы.
И сон никак не выходил из головы. Сон был неприятным, но почему-то хотелось его вспомнить. С этим мучительным желанием Джалил муаллим ничего поделать не мог.
Джалил муаллим ещё раз пнул пса ногой и пошёл за вещами. Пора было идти в баню. От душевного спокойствия не осталось и следа.
И он не мог понять, если всё делает правильно, почему в нём столько «вредного электричества».
Баня, построенная в прошлом веке…
Джалил муаллим каждое воскресенье ходил в баню. Это был заведённый порядок жизни, и он не собирался его менять. Не было другого такого места, где он чувствовал бы себя так хорошо и спокойно. Может быть, кроме его двора.
Баня за все эти годы совершенно не изменилась, какой была, такой и осталась. И бассейн в центре зала, и картина на стене, выложенная цветным кафелем, и густой аромат хны, обволакивающий всё вокруг.
Кассирша Рахшанда, как обычно, расспросила о здоровье близких Джалил муаллима, дала лучший номер, сказала, что через полчаса пришлёт тёрщика Гусейна. Всё было как обычно, только душевного спокойствия не наступало. Не удавалось избавиться от тяжёлых комков вредного электричества. Может быть, больше следовало ходить босиком по влажной земле.
Не улучшил настроения и то, что рассказал Гусейн.
Он поделился страшной тайной. Рассказали ему сведущие люди, а им нельзя было не поверить. Не хотел рассказывать, но как такое удержишь в себе. Почти как тайну о рогах Искендера, рассказать опасно, убьют, не расскажешь, сам умрёшь. Так вот, сведущие люди рассказали, что есть страны, в которых мужчины и женщины купаются вместе. Совершенно голые.
Джалил муаллим чуть не захлебнулся от возмущения. «Таких убивать надо», только и нашёлся что сказать. Что только не происходит в этом мире, совсем люди с ума сошли.
Не понимают простых вещей, мужчина должен оставаться мужчиной, а женщина – женщиной, стыд должен их разделять, даже мужа и жену.
А всё потому, что не сидят дома, взяли моду ездить по миру. Распространять по миру порчу.
Гусейн соглашался, только считал, что не обязательно убивать, достаточно посадить в тюрьму. Только мужчин отдельно, а женщин отдельно…
Когда Джалил муаллим был просто Джалилом, было ему всего четыре года, мать впервые взяла его с собой в баню. А Рахшанда пришла в их номер, чтобы помочь искупать мальчика. Рахшанде, которая позже стала заведующей баней, а по совместительству кассиршей, было тогда приблизительно 16 или 18 лет. Говорили, что Рахшанда была красавицей, как и её мать, которая работала в этой же бане.
В предбаннике Рахшанда сбросила халат, подошла к Джалилу, потрепала его по мокрой голове. Потом она поставила его между коленями, стала намыливать ему голову, смывала тёплой водой, проводила влажной рукой по лицу, по голове.
Четырёхлетний Джалиль стоял неподвижно между ногами Рахшанды, упираясь в её живот, задевая груди, и сладкая истома охватывала его маленькое тело.
Мать продолжала брать его в баню, и он каждый раз оказывался между колен Рахшанды, каждый раз она говорила «ой, какой хороший мальчик», перед тем как намылить ему голову. И каждый раз сладкая истома охватывала его маленькое тело.
Потом, когда он чуть подрос, мать перестала брать его с собой в баню. Он хныкал, требовал взять его с собой в баню, даже плакал, ничего не помогало. Мать оставалась непреклонной.
Став старше, он несколько раз забирался на крышу бани и смотрел в крохотное окошечко над общим женским отделением. Каждый раз ему казалось, что среди этих обнажённых женщин, он видит Рахшанду и к нему возвращалась прежняя сладостная истома.
Однажды его застал за этим занятием банщик Акиф, славящийся на всю улицу невероятной силой, и считающийся непререкаемым авторитетом в вопросах кодекса чести. Акиф был взбешен, а Джалиль испытал первобытный ужас.
– Ты представь себе, что там, в бане купается твоя мать, сестра, или жена?!
Логика была железная, неприлично подглядывать на чужих женщин, верх неприличия, если речь идёт о твоей матери, сестре, или жене.
Акиф помог ему спуститься с крыши, потом долго увещевал, сидя с ним на скамейке. Акиф сказал тогда, то, что сделал Джалиль позор для мужчины, если об этом узнают, Джалил навсегда лишится доброго имени и его позор распространится на его мать, сестру, а в будущем на жену или дочь. Акиф обещал никому не рассказывать о поступке Джалиля, и сдержал своё слово.
Через год Акиф женился на Рахшанде, когда началась война Акифа взяли на фронт, и через два месяца Рахшанда получила на него похоронку.
Женщины во сне и наяву…
Джалил муаллим женился только после войны, раньше не мог, надо было кормить семью, мать и братьев. Сосватали ему дальнюю родственницу, говорили, что хозяйственная, что образованная, окончила музыкальное училище. Была она довольно миловидна, но худа, и ростом чуть выше Джалил муаллима. До свадьбы виделись они всего два раза.
В первую ночь, когда их оставили одних, Джалил муаллим с ужасом почувствовал своё бессилие. Ему стало стыдно, он подумал, что жена никогда не будет его уважать, только и останется, что застрелиться или повеситься.
Он в отчаянии закрыл глаза и неожиданно для себя вспомнил Рахшанду. К нему вдруг вернулось то состояние, которое много лет назад прервал банщик Акиф на крыше бани. Он дотронулся до жены, потянулся к ней, ему показалось, что это была Рахшанда, и он никак не мог успокоиться, никак не мог остановиться.
Оказалось, что это последняя ночь с «Рахшандой», подобного больше не случалось, хотя раз или два в неделю он приходил в спальню к жене, потом уходил к себе, в свою комнату.
У них родилась дочь и когда она подросла, все вокруг, жена в первую очередь, с удивлением заметили, что дочь похожа на директоршу бани, на Рахшанду. Не на ту, какой она стала теперь,