Трудно определить, слишком неуловимы эти грани. Скажу только, что «Звук свирели» Исы Гусейнова, повесть о которой шла речь чуть выше, скорее проза прозаика. Может быть, поэтому в ней меньше изящества и больше грубой материи жизни, «сор жизни»[938] не плодородная почва из которой вырастают красивые цветы, а сам предмет художественного познания. В «Камне» исторический контекст достаточно условен, прозаические фразы порой ритмизируются подобно стихотворным строчкам, даже грубая материя жизни может восприниматься как изящная метафора. В «Камне» интонация, настрой, тональность, скорее из арсенала поэзии чем прозы. А в остальном, «поэтическое» слишком широкая категория, способная вобрать в себя и грубую материю жизни, и ненормативную лексику, и многое другое.

Поскольку повесть «Камень» практически не известна русскоязычному читателю,

…возможно, и азербайджаноязычному, но это другая тема…

позволю себе «лобовой» приём – непосредственное изложение самого текста в моём переводе. Перевод достаточно вольный, никаких специфически переводческих задач я не ставил, но это всё-таки перевод по возможности в нём сохранена авторская интонация. И конечно, в переводе нет смысловых редакций, подобных «переводу» на русский язык «Звука свирели».

Говорил в начале книги, повторю сейчас.

Меня мало волнует сораземерность частей книги, резкая асимметрия размеров глав, стилистический разнобой, и прочее, прочее. Меня не пугают даже «шумы», которые могут отвлечь от сквозной линии книги, хотя надеюсь далеко от неё не ухожу. В моём возрасте главное высказаться, понимая, что уже не будет времени к чему-то возвращаться и доводить до формального совершенства.

С величайшим почтением отношусь к совершенству формы, включая стиль, композицию, соразмерность частей и многое другое. Но сейчас эти задачи для меня отодвинуты на второй план.

Главное само высказывание.

Смерть жены…

Приведу самые начальные строки повести «Камень».

«Муслим киши во дворе тесал камень.

…уже говорил, «киши» – буквально мужчина, употребляется в различных смысловых контекстах. В данном случае формально означает просто возраст, но как увидим далее, содержит множество других, не лишённых ироничности, смысловых оттенков…

Жена его сидела под окном, постелив на землю тюфячок, и облокотившись о стену дома.

…в оригинале и в значении «жена», и в значении «женщина», употребляется слово «арвад». Как и слово «киши», слово «арвад» содержит различные смысловые оттенки, многие из которых не лишены ироничности…

Она смотрела, смотрела, и вдруг очень тихо прошептала:

– Умираю… – сказала она.

Муслим киши услышал, но головы не поднял. Привык к этим словам, часто слышал их от жены.

– Не говори глупости! – сказал он.

– Господь видит, умираю…

Муслим киши снова не поднял головы. Знал, жена сейчас заплачет. За столько лет, как эта проклятая болезнь поселилась в ней, ко многому привык. Что поделаешь, приходилось терпеть. Таковы уж были его дни.

Жена, однако, не заплакала.

Муслим киши продолжал тесать камень, но всё время прислушивался. Ждал.

Жена не заплакала…

Внезапно Муслим киши испугался, волосы его стали дыбом, но он снова не поднял головы. Он чего-то боялся, но у него не хватало мужества, признаться, чего он боялся. Он продолжал усердно тесать камень, не понимая причину своего усердия. Камень стал плоским, Муслим-киши понял, пора остановиться, можно окончательно испортить камень. Только тогда он решился и испуганно посмотрел на жену.

Жена всё также сидела под окном и смотрела перед собой. У Муслим киши вырвался странный стон, не похожий ни на плач, ни на смех. Он сел на камень, который так долго тесал, посмотрел на жену, будто хотел сказать ей нечто нежное, но вдруг вздрогнул.

Жена умерла. Она всё также сидела под окном, облокотившись о стену, всё также смотрела перед собой, но ничего не видела.

Умерла.

Муслим киши подумал, действительно ли жена умерла именно сейчас. Он ведь знал, только он, никто больше, знал, что умерла она давно, хотя продолжала ходить, есть, спать (в оригинале, выразительно: «yeriyirdi, yeyirdi, yatırdı»). Он знал, но у него не хватало смелости признаться себе в этом. Так они ходили, ели, спали.

Боже, может быть, и сама женщина только сейчас узнала о том, что умерла?!

Но от кого она могла узнать о том, что умерла?!

Только сейчас Муслим киши заметил, что больше не слышна воркотня воробьёв, до этого они так яростно клевали зреющий виноград, но вдруг замолкли. Только маленький воробышек продолжал ворковать.

Муслим киши подумал, может быть этот маленький воробышек и сообщил жене, что она умерла. Остальные воробьи давно знали, что жена умерла, но боялись ей это сказать. А маленький воробышек не побоялся.

И ещё Муслим киши с ужасом обнаружил, что не просто тесал камень, сам того не подозревая, непроизвольно готовил надгробный камень для жены. Остался только вопрос, на который он не знал ответа.

Когда он начал тесать этот надгробный камень, сегодня, вчера, много лет назад?

Лицо жены постепенно сморщилось, уменьшилось в размере, и чем больше это лицо сморщивалось, уменьшалось в размере, тем более оживлённым становился мир вокруг. В нём становилось больше света, листья деревьев становились более зелёными, запахи трав и цветов благоухали всё больше и больше, мир начинал оживать.

Будто эта женщина, своей смертью возвращала миру то, что она у него отняла».

…В контексте всей книги, и в моём самочувствовании здесь, сейчас (2 июля 2015 года, работаю в кафе, смотрю в окно, пытаюсь разгадать жизнь, которая… какой использовать глагол… проходит? происходит? осуществляется? просто живёт? живёт жизнью?), читать эти строки невыносимо, не может смерть женщины возвращать жизнь жизни вокруг. Это может означать только то, что женщина давно была мёртвой, у неё давно отняли жизнь (кто отнял? по какому праву?), тем самым отняли жизнь у жизни.

Я невольно забежал вперед, не будем торопиться, может быть и сам писатель говорит об этом с горестной безысходностью…

«Солнце жгло затылок Муслим киши, он задыхался. Он заметил, что солнечный луч попадает прямо в открытые глаза его жены. Ему стало не по себе, будто он был виноват в том, что солнечные лучи попадали прямо в глаза его жены, которая умерла. Он непроизвольно бросился вперёд, закрыл глаза жены, закрыл крепко-накрепко.

– Закончилось!..

Слава тебе, Господи, закончилось.

Таков был твой срок, женщина. Умерла, душа твоя успокоилась…

Однако, больше этой женщины, успокоилась душа Муслим киши.

Успокоилась душа всего мира.

…Боже, что ты, женщина, сделала с этим миром?!

Ты забрала у мира больше, чем выпадает на долю одного человека, ты обобрала этот мир, ты забрала его свет, его воздух, его благоухание, ты не могла насытиться этим миром, не было предела твоей алчности. Может быть, и болезнь твоя была продолжением твоей алчности, а иначе