– Полежи-ка ты тут тихонько… Ладно?

Ухватив Рафаэля за рубашку, Панисо укладывает его так, чтобы голова была повыше.

– Ты что, хочешь оставишь меня тут?

– Чушь не мели. Я хочу оглядеться.

Взяв автомат, он отходит. Потом ползет на четвереньках, прячась в тростнике, приподнимается немного, чтобы лучше видеть. Надо полагать, думает он, скоро фашисты будут тут уже кишмя кишеть. Издали доносятся голоса и выстрелы.

Должен быть выход. Должен.

Подрывник, напрягая память, соображает, что находится сейчас в том самом месте, где вместе с Ольмосом и другими бойцами штурмовой группы высадился в первую ночь и уничтожал пулеметное гнездо. С тех пор минуло десять дней, а кажется – десять лет, но вроде бы это было здесь: оставшаяся позади лощина, откос с порванной колючей проволокой. Приподняв голову, он смотрит, высоко ли солнце, уже клонящееся к закату. Часов при нем давно уже нет, но он прикидывает, что, должно быть, около пяти.

Сатуриано Бескос останавливается, опирается о дерево, снимает каску и ощупывает влажную от пота повязку на лбу. Голова болит так, что он отдал бы трехдневное увольнение за таблетку аспирина, тем более что обе таблетки верамона, полученные в лазарете, уже истрачены. Полминуты он прислушивается к разрозненным далеким выстрелам, время от времени звучащим в сосняке. Потом снова надевает каску, берет маузер на изготовку и идет дальше. В двадцати шагах справа, между ним и рекой, он различает среди деревьев капрала Авельянеса – тот ступает осторожно, озирается, шевелит штыком кусты, где может притаиться красный. Слева Бескос видит однополчанина Лоренсо Паньо, делающего то же самое.

Здесь много рассеянных, отрезанных от своих красных, и XIV бандера Арагонской Фаланги получила приказ медленно и методично продвигаться вперед, расчищая всю зону, до соединения с другими частями националистов, вышедшими на берег Эбро выше по течению. Фалангисты почти не встречают сопротивления: те немногие красные, которые попадаются по дороге, сдаются без боя, и лишь в одном-единственном случае они не признали себя побежденными, отстреливались до последнего патрона и были перебиты. Приказано щадить всех, кто складывает оружие, уничтожать тех, кто сопротивляется, и стрелять вслед убегающим. Пленных отправляют в тыл – всех, включая интербригадовцев, если, конечно, удается захватить. Лейтенант Саральон хоть обычно и скор на расправу, но чтит дисциплину, ограничился тем, что слегка поиздевался над французом и двумя американцами, которые при виде синих рубашек и вышитых над карманом ярма со стрелами решили, что их сейчас же прикончат. Он задал им несколько вопросов, перемежая их оплеухами, а потом под конвоем отправил в тыл. Верх любезности, если знать, как лейтенант обычно поступает с красными.

По запаху, по неумолчному звону мух можно определить, где уже двое суток валяются трупы республиканцев, и Себастьяну Бескосу делается грустно при виде этих тел, раскиданных там и тут, этих почерневших от солнца и зноя лиц, вчера еще молодых и бодрых, а ныне отмеченных печатью смерти. Сколько горя, думает Бескос. Сколько боли в душах невест, отцов, матерей, детей. Сколько силы, ума, трудолюбия нелепо сгинули впустую, сколько ожиданий не сбылось, сколько надежд погибло вместе с этими кусками неподвижной плоти, гниющей среди деревьев и никем пока не погребенной.

Слышен сильный и отчетливый треск выстрела, раздающийся ближе, чем звучали другие. Бескос с винтовкой наготове инстинктивно пригибается, потом опускается еще ниже, пока не упирается коленом в землю. Покосившись в сторону, видит, что капрал Авельянас делает то же самое. В этой части перелеска сосны ниже, кустарник гуще, много пригорков, которые закрывают обзор, и, если зазеваешься, есть нешутейная опасность получить от какого-нибудь отставшего республиканца пулю. Бескос видит, как капрал вскидывает винтовку, целится, но не стреляет. Втянув голову в плечи, козопас перебегает от дерева к дереву и вот уже стоит на коленях рядом с Авельянасом.

– Видишь что-нибудь?

– Ни хрена.

Капрал, опустив винтовку, напряженно вглядывается в полумрак.

– Видишь вон ту кривую сосну? – спрашивает он наконец. – Вон ту, под которой кусты?

– Вижу.

– Зуб даю – стреляли оттуда.

– И вроде не из винтовки…

Капрал кивает. Из-под среза каски капли пота скатываются до кончика носа.

– Да, пистолет… И выстрел всего один.

– Красный… От своих отбился небось. Ранен или обессилел.

– Может, застрелился?

– Кто его знает?

Капрал продолжает вглядываться:

– Гранаты остались?

– Нету.

Авельянас отцепляет от ремня и протягивает ему гранату – зеленовато-желтую, с ребристым корпусом. Чека и кольцо. Это трофейная русская лимонка.

– Осторожней с ней, они, что называются, отца родного не признают… Шарашит осколки на тридцать метров во все стороны.

– Ладно.

Бескос снимает каску – так ловчей ползти. Сует гранату в карман, винтовку кладет поперек туловища на локтевые сгибы и ползет по сухим сосновым иголкам, устилающим землю, забирая немного вправо, чтобы обогнуть заросли. Оборачивается к Авельянасу, не спускающему с него глаз, и подает ему безмолвный знак. Тогда капрал начинает стрелять. А Бескос, перевернувшись на спину, достает из кармана и, выдернув чеку, бросает гранату, после чего распластывается на земле, обеими руками закрывает голову.

Пу-ум-ба.

Когда оседают на землю взметенные взрывом камни, ветки и осколки, Бескос поднимается и, пригибаясь, бежит к зарослям, огибает их и видит на небольшой прогалине красного, лежащего навзничь. Взрыв целиком пришелся на него, накрыл, изрешетив осколками весь левый бок от плеча до сапог, сорвав кожу и мясо с этой стороны лица, превратившейся в кровавую кашу, где едва можно различить глаз и белые зубы во рту, сведенном судорожной гримасой, подобной жуткой кривой улыбке.

Тем не менее он еще жив. Из пробитой трахеи рвется хриплое прерывающееся дыхание – вдох-выдох. И уцелевший глаз, ярко-голубой, движется, следя за приближающимся фалангистом. Бескос в испуге замечает, что на раненом вылинявшая синяя рубашка, бриджи и высокие кожаные гетры. Рядом валяется пистолет маузер.

– О-ох ты, м-мать твою… – восклицает капрал, который в этот миг тоже подошел поближе и увидел цвет рубашки. – Да это же свой. Наш.

– Нет. Красный. Приглядись.

Авельянас походит вплотную:

– Да, верно. Ох, ну я и перепугался… Вроде иностранец.

– Интербригадовец.

– Похоже.

Бескос достает из кармана раненого бумажник. С фотографии смотрит человек в очках – худощавое лицо, орлиный нос. Но прочесть фамилию ему не удается.

– Ода… Оду, а дальше хрен поймешь…

– Дай-ка. – Авельянас забирает книжечку. – О’Даффи его фамилия. Ого, целый майор… Мы с тобой кокнули старшего офицера ихней интербригады… Интересно, что он тут делал в одиночку?