включая Анну Поу, все дни стихийного бедствия до полудня четверга выписывали рецепты от руки, говорил о том, что делать это было хотя и трудно, но возможно. Во время войны подобные записи делались даже в военных госпиталях, расположенных неподалеку от линии фронта. То, что в данном случае сильнодействующие препараты, которые могли вызывать смерть, вводились однократно в больших дозах, причем раньше при лечении этих больных не использовались, вызывало у Каплана серьезное беспокойство. К тому же он подозревал, что некоторые из умерших пациентов, судя по всему, не были неизлечимо больны. Кроме того, все говорило о том, что медики даже не пытались проконсультироваться с теми членами семей больных, которые находились на территории больницы.

Каплан не верил, что убийство было единственным способом избавить пациентов от боли и страданий. Он заявил журналистам Си-эн-эн, что судьи и члены жюри присяжных редко осуждают медиков, да и других подсудимых, если считают, что мотивом для ускорения смерти больных было милосердие. В 1973 и 1987 году были проведены специальные исследования, в ходе которых выяснилось следующее: из двадцати дел о предполагаемой эвтаназии только три закончились приговорами, предусматривающими тюремное заключение. Причем все три – в случаях, когда имелись сомнения в том, что жертвы действительно были неизлечимо больны и испытывали страдания. В то же время были оправданы – зачастую по формальным признакам – врачи, которые намеренно убили своих пациентов посредством воздушной эмболии, смертельных инъекций хлорида калия, а также введением просроченных седативных средств на базе амитал-натрия. Одним из немногих медиков, оказавшихся в тюремной камере, был Джек Кеворкян. В 1990-е годы ему несколько раз удавалось избежать наказания за убийства первой степени, хотя его машина смерти уничтожила более 100 пациентов с суицидальными наклонностями. В конце концов судья все же отправил его в тюрьму за убийство второй степени после того, как Кеворкян в 1998 году снял на видео момент, когда он вводит некий сильнодействующий препарат пациенту по имени Томас Юк, страдавшему боковым амиотрофическим склерозом, или болезнью Лу Герига. Укол не только усыпил пациента, но и вызвал паралич мышц и остановку сердца, в результате чего Томас Юк умер. До этого случая пациенты сами нажимали на кнопку специально созданного Кеворкяном аппарата, вызывая несколько последовательных инъекций сильнодействующих лекарств или поступление в организм угарного газа. Впоследствии Кеворкян заявил, что сел в тюрьму специально, чтобы переключить накал дискуссии в обществе с проблемы самоубийств с помощью врачей на проблему эвтаназии.

* * *

Заголовок на первой полосе номера новоорлеанской газеты «Таймс-Пикаюн» от 1 февраля 2007 года гласил, что коронер Фрэнк Миньярд принял решение о причинах гибели пациентов в Мемориале: «Новоорлеанский коронер не нашел оснований считать, что речь идет об убийстве».

Вирджиния Райдер услышала эту новость по радио, когда возвращалась с работы домой, и не поверила собственным ушам. Притормозив у киоска, она купила газету. То, что она прочла, заставило ее заплакать. Для успешного судебного преследования в Новом Орлеане обычно требовалось, чтобы коронер подтвердил факт убийства – то есть заявил, что смерть жертвы была вызвана действиями другого человека (без указаний на чью-либо виновность или невиновность и судебные перспективы дела). Вывод коронера о том, что было совершено убийство, представлял собой важный шаг в уголовном преследовании обвиняемого, завершением которого могло стать оглашение приговора в одном из судов штата Луизиана. Представители офиса окружного прокурора не раз говорили Райдер, что не будут выдвигать обвинения в убийстве, если сам его факт не будет подтвержден коронером.

Добравшись до своего офиса, Райдер дрожащей рукой вручила газету Шаферу. «Собирайся, – сказал он, едва взглянув на первую страницу. – Мы едем в Новый Орлеан».

Едва войдя в кабинет Миньярда, Шафер резким движением швырнул номер «Таймс-Пикаюн» на стол коронера. Райдер опустилась на стул, обливаясь слезами. «Как вы могли это сделать? – спросила она. – Как вы могли такое сказать?»

Миньярд пояснил, что местное движение в поддержку Поу набрало слишком большую силу. Открыто обвинить ее в убийствах означало вызвать настоящую истерику в средствах массовой информации. А это как минимум нанесло бы ущерб репутации города и вообще не пошло бы ему на пользу.

«А как будет выглядеть Новый Орлеан, – поинтересовалась Райдер, – если правда все же выплывет наружу и весь мир узнает, что ее пытались скрыть? Разве работа коронера не состоит в том, чтобы выяснить правду и сообщить о ней общественности?»

Миньярд на это ответил, что должен заботиться о репутации города, которая и так уже серьезно пострадала.

Райдер, не удержавшись, спросила коронера, не заботится ли он в первую очередь о собственной репутации. Ей никогда не приходилось заниматься делами, которые были бы так тесно связаны с политикой. Максимум, с чем ей доводилось сталкиваться, – это когда находившийся под следствием доктор, имея неплохие связи, мог организовать запрос по делу от какого-нибудь местного законодателя.

После арестов Райдер присутствовала на встрече генерального прокурора штата Фоти и окружного прокурора Джордана, которую организовал Миньярд. На ней, в частности, высказывалось мнение, что если смерть пациентов окажется связана с преднамеренными действиями кого-либо из медиков, это может помешать родственникам погибших больных, а также выжившим пациентам получить компенсацию, в том числе от корпорации «Тенет».

Райдер беседовала с членами семей умерших пациентов и была уверена, что мотивом действий таких людей, как миссис Эверетт, было не получение денег. Она хотела справедливости – во имя и ради ее умершего мужа. «Вы хотите с ней встретиться? – спросила Райдер. – Я могла бы договориться с ней и привезти ее сюда». Не успела она закончить, как раздался ответ: «Нет!» Встреча с реальными людьми была бы слишком тягостной. Избежать принятия справедливого решения было легче, когда жертвы и члены их семей оставались лишь именами на бумаге.

Отношение Райдер к этому делу было очень личным, хоть она и знала, что это неправильно. Теперь ей казалось, что все ее принципы, все жизненные установки рушатся. Она выросла в штате, где политики использовали любую возможность для личной наживы, но верила в совершенство американской системы государственного устройства, которую ее преподаватели изображали в явно приукрашенном виде. Она верила тому, что они говорили. Дожив до сорока с небольшим, Райдер все еще была убеждена, что добро в конечном итоге должно побеждать зло. И делала для этого все, что было в ее силах.

Дело Мемориала было необычным. Ведь речь шла не о рядовом мошенничестве со страховками «Медикейд» и кражей денег налогоплательщиков. В данном случае дело касалось человеческих жизней и справедливости для погибших и их родственников. Разве это не было мотивацией? Разве ради этого