«Господи, это сработает на нее, – повторял он, глядя на экран телевизора. – Надеюсь, члены большого жюри присяжных в Новом Орлеане все поймут правильно». Сценаристы очень точно отразили мнение Кука. Суть его состояла в том, что тот, кто не был тогда в Баптистской больнице, не мог судить о том, что в ней происходило.

Кук еще не до конца оправился от всего, что ему пришлось пережить в Мемориале. Ему сделали операцию по удалению камней из почек – эта его проблема, по мнению самого Кука, обострилась из-за обезвоживания в дни, когда Новый Орлеан находился во власти стихии. Тогда он, несмотря на жару, старался поменьше пить, чтобы реже посещать загаженный туалет.

Адвокат Кука сумел оградить его от юридических проблем. После первой повестки его больше никто никуда не вызывал и не опрашивал. Кук работал по паре часов в день поочередно в двух загородных больницах. Они с женой переехали в район далеко на запад от Нового Орлеана, расположенный на высоте 110 футов над уровнем моря, где их не мог достать никакой шторм или ураган.

* * *

Фрэнк Миньярд собрал множество отчетов судебных экспертов, касающихся гибели пациентов в Мемориале, однако ему не хватало мнения специалиста по медицинской этике. Человека, который мог бы проанализировать действия персонала больницы одновременно с самых разных точек зрения – исторической, философской, юридической, а также в свете изменчивых социально-этических норм. Именно такая оценка нужна была Миньярду, хотя в рамках закона его обязанностью было лишь выяснить, являлись ли смерти пациентов убийствами в техническом смысле – то есть чьими-то вмешательствами. Поэтому, несмотря на предстоящее заседание большого жюри, он на свой страх и риск взялся за собственное расследование – возможно, никому не нужное, но, по его собственному мнению, очень важное.

Миньярд связался с известным экспертом по биоэтике Артуром Капланом. Тот выступил на телеканале Си-эн-эн вскоре после того, как прозвучали предположения о смертельных инъекциях, сделанных пациентам Мемориала. Тогда Каплан высказал мнение, что жюри присяжных могло счесть ситуацию, сложившуюся в Мемориале, «очень, очень серьезным смягчающим обстоятельством» при принятии решения об убийстве из милосердия. Теперь, изучив все документы, касающиеся смерти девяти пациентов «Лайфкэр» на седьмом этаже Мемориала, Каплан пришел к выводу, что всех их подвергли эвтаназии и то, каким образом им вводились сильнодействующие лекарства, «не соответствовало этическим стандартам паллиативной помощи, принятым в Соединенных Штатах». Эти стандарты, написал Каплан, однозначно подразумевали, что смерть пациента не может быть целью врачебного вмешательства.

Каплану было прекрасно известно, что теория, юридические нормы и практика медицинской помощи умирающим исторически базировались на двух основных принципах. Первый заключался в том, хотел ли сам пациент умереть (то есть речь шла о добровольном решении, принятом самим больным). Второй был связан со способом, каким осуществлялось принятое пациентом решение уйти из жизни, – активным, то есть введением ему соответствующих препаратов, или же пассивным, а именно вследствие отключения аппаратуры жизнеобеспечения или непроведения реанимационных мероприятий. Таким образом, полюсами здесь были добровольная и недобровольная, а также активная и пассивная эвтаназия.

Чем следует считать лишение жизни того, кто сам этого хочет, – убийством или актом милосердия? Этим вопросом человечество начало задаваться с древних времен, за тысячи лет до того, как помощь тяжелобольным и интенсивная терапия возникли в их нынешнем, современном виде. Согласно библейскому преданию, царь Саул, получивший тяжелое ранение в бою, попросил своего оруженосца добить его. Тот отказался, так как был слишком напуган. Тогда Саул упал на свой меч и обратился к проходившему мимо юноше: «Подойди и убей меня! Ибо я уже в когтях смерти, хоть еще и жив». Юноша выполнил просьбу Саула и позже рассказал о случившемся Давиду, завершив свое повествование словами: «Я знал, что он не выживет после падения». В итоге по приказу Давида юношу казнили.

Споры о том, имеет ли право врач умерщвлять пациента, тоже ведутся очень давно – со времен Древней Греции и Рима. В конечном итоге верх одержала точка зрения Гиппократа, и даже сейчас ее придерживаются во многих медицинских учебных заведениях. В торжественной клятве, которую дают их выпускники, есть такие слова: «Я не дам никому просимого у меня смертельного средства и не покажу пути для подобного замысла…»

Это был важный момент в развитии медицины. «Впервые произошло полное разделение между убийством из милосердия и лечением», – сказала антрополог Маргарет Мид в беседе с выдающимся психиатром Морисом Левином. Последний пересказал их разговор в своей широко цитировавшейся лекции в 1961 году (впоследствии текст этой лекции был включен в книгу Левина «Психиатрия и этика»). Вот некоторые выдержки из беседы двух ученых: «В доисторические времена один и тот же человек обычно был одновременно врачом и колдуном, – сказала Мид. – Он обладал способностью лечить и убивать. Зачастую ему приходилось сдерживать свою способность лишать других людей жизни или вообще отказываться от ее использования. Но тот, кто имел способность лечить, обязательно обладал и способностью убивать. […] У греков уже существовало четкое разделение этих функций. Медики, последователи Асклепия, полностью посвящали себя тому, чтобы сохранять людям жизнь в любых обстоятельствах, независимо от их возраста и социального положения – шла ли речь о жизни раба, царя, чужестранца или ребенка. И это следует считать бесценным достижением, которому мы обязаны отдать должное и о котором не имеем права забывать. Но общество все время пытается превратить врача в убийцу. Его подталкивают к тому, чтобы он умертвил при рождении неполноценного младенца или оставил сильнодействующее снотворное на прикроватной тумбочке онкологического больного».

По словам Мориса Левина, Маргарет Мид была убеждена в том, что «общество должно ограждать и защищать врачей от подобных искушений».

Восприятие христианской религией предсмертных страданий как искупления лишь укрепляло позицию сторонников Гиппократа. История знает немало примеров, когда для врачей даже на поле боя главным приоритетом было сохранение жизни. После того как в Яффе в войсках Наполеона I началась вспышка чумы, император в мае 1799 года заявил главному медику своей армии Николя Рене Деженетт-Дюфришу, что, будь он сам врачом, он бы избавил от страданий пораженных страшным недугом солдат, а заодно тем самым и покончил бы с угрозой, которую они представляли для всех остальных. По словам императора, он дал бы больным смертельную дозу опиума – вещества, получаемого из опийного мака. Оно оказывало обезболивающее действие благодаря содержащемуся в нем морфию. Более того, Бонапарт сказал, что предпочел бы, чтобы такое лекарство дали и ему. Николя Рене Деженетт-Дюфриш в своих мемуарах вспоминал, что не согласился с императором – отчасти из принципа, отчасти по той причине,