отмене неправосудных приговоров или иных противоправных решений.

Между тем, при большом разнообразии приобщенных к уголовному делу материалов, все они, как единый комплекс, в качестве самостоятельного объекта криминалистической экспертизы ранее не воспринимались. Будучи источником сведений о качестве правосудия, материалы уголовного дела если кем-то и изучались, то в основном лишь теми участниками уголовного процесса, в чьи обязанности по должности, процессуальному положению или процессуальным функциям входило давать юридическую оценку деятельности правоохранительных и судебных органов на последующих этапах судопроизводства.

Например, надзирающих прокуроров, судей апелляционной, кассационной или надзорной инстанций, либо тех, кто был заинтересован в том, чтобы мотивированно опровергнуть конечные выводы следствия и суда, сформулированные в их итоговых решениях, в частности, адвокатов. Остальные граждане, желающие убедиться в обоснованности принятых по уголовному делу решений, просто не имели к ним доступа.

Та же общественность, чей контроль над правосудием прогрессивные юристы всегда считали признаком здоровья правовой системы. Между тем, даже такой сравнительно простой и доступный способ оздоровления отечественного правосудия как осуществление над ним общественного контроля, оставался в нашей стране практически невозможным несмотря на то, что сама по себе проблема была известна криминалистам еще в середине 19 века. О ней писал выдающийся юрист и ученый Владимир Данилович Спасович, один из идеологов Судебной Реформы и разработчиков Уставов уголовного и гражданского судопроизводства 1864 года. Характеризуя проблему контроля над правосудием, В. Д.Спасович призывал «весь народ» и общественное мнение давать оценку судебным приговорам по уголовным делам, и, как бы следуя логике судьи, принимающего окончательное решение, вникать в их существо. Главным предназначением общественного контроля над правосудием В. Д.Спасович видел возможность таким образом оградить граждан от судейского произвола. Приведу высказанную им мысль в существенной её части:

«Судебный приговор … есть закон, безусловно, обязательный для всех по данному делу, всякий закон должен быть разумен, а он разумен только тогда, когда есть возможность ежеминутно его оценить и взвесить критически те основания, на которых он построен; когда я, другой, третий, десятый, когда весь народ, когда общественное мнение, вникая в существо дела и восстанавливая в своем сознании ту цепь умозаключений, посредством коей судья установит достоверность вины или невинности подсудимого, может сказать: мы бы точно так судили, если бы были на месте судьи. В противном случае, если от судьи вы не будете требовать убеждения разумного, критического, если не будете требовать, чтобы он указал на основания выведенной им достоверности, если вы безусловно положитесь на его инстинкт, на его такт, на его чутье, на его вдохновение, то спрашивается, каким же образом вы отличите его убеждение от его предубеждения, правду от неправды в его приговоре? … да будь он самый безукоризненный человек, все-таки опасно быть вполне преданным на его милость или немилость…»[794] (выделено мною — АЭ).

Увы, но до сегодняшнего дня идея профессора В. Д.Спасовича продолжает восприниматься в отечественном правосознании как посягательство на независимость судей, как способ оказать на них давление. Этим оно и отличается от зарубежной практики, которая экспертную оценку судебных решений рассматривает как форму общественного контроля, осуществляемого над правосудием, в том числе с привлечением науки.

«Во всех странах мира, — говорила, в частности, судья Конституционного суда РФ в отставке Тамара Морщакова, отвечая на вопросы об итогах работы комиссии экспертов, давших своё заключение по второму делу ЮКОСа, — существует правовой экспертный анализ со стороны специалистов в области права судебных решений. Ежегодно, например, в Канаде, устраивается такая научная разборка всех решений, принятых Верховным судом Канады за год. Это мероприятие и научного характера, и большого общественного значения, потому что кроме профессионалов — следователей, прокуроров и судей, существуют юристы-профессионалы, работающие в области науки. Это профессора вузов, это работники научных юридических учреждений, и судебная практика является для них предметом исследований. В той же Канаде или в Австралии, или в практике таких судов верховных европейских, допустим, как высшие суды в Бельгии, таких судов международных, как Европейский суд по правам человека, и многих других международных судов позиции науки рассматриваются как amicus curiae, как «дружеский совет».[795]

И такой «дружеский совет», подготовленный по результатам процессуально — криминалистического исследования материалов уголовных дел, вполне может содержать описание признаков заведомой неправосудности судебных решений, подвергнутых научной оценке. В частности, об их принятии на основе фальсифицированных доказательств, заведомо ложных показаний, заключений экспертов или специалистов, свидетельствующих о фабрикации уголовного дела, и об иных фактах преступлений, совершенных против правосудия.

Став источником вновь открывшихся обстоятельств по прошлым уголовным делам, результаты криминалистической экспертизы материалов таких дел следует воспринимать не иначе, как повод для пересмотра ранее принятых решений и, соответственно, как основание для реабилитации лиц, осужденных по надуманным обвинениям. Заключение такой экспертизы, несомненно, поможет восстановлению истины и справедливости, тем более что производство экспертных исследований согласно нововведениям в УПК РФ допускается теперь до возбуждения уголовного дела. Однако, при всей, казалось бы, привлекательности идеи производства экспертизы материалов уголовных дел, всё еще сохраняется серьёзное препятствие для её реализации в современной России.

О таких трудностях было сказано выдающимся философом и юристом Френсисом Бэконом более четырех веков назад: «Упрямое стремление сохранить старые обычаи не менее опасно, чем смелые реформы».[796]

Среди «старых обычаев» следует упомянуть уже давно сформировавшееся в отечественной правоохранительной и судебной системе представление об их собственной непогрешимости, широко пропагандируемое под лозунгом недопустимости вторжения в исключительную компетенцию следствия и суда, но при этом не имеющее убедительного обоснования. Тайна принятия органами правосудия решений, ревностно ими охраняемая, до недавнего времени вообще не допускала ни сторонних профессиональных оценок, ни тем более общественного контроля над сферой судопроизводства.

В реальности же все выглядело гораздо прозаичнее, и объяснялось, скорее всего, опасениями за последствия предания гласности многого из того, что система старалась скрыть от профессиональных оценок. Прежде всего, свои ошибки. Между тем, главная проблема отечественного правосудия не в допускаемых ошибках. Никто не может быть от них гарантирован. Не с них начинается «лжеправосудие». Перефразируя сказанное нобелевским лауреатом П. Л.Капицей в отношении «лженауки», можно утверждать, что лжеправосудие начинается не там, где допускаются ошибки, а там, где их отказываются признавать. Или, что еще хуже, покрывают своих коллег, действуя по принципу корпоративной солидарности или защиты «чести мундира». То, что и ошибок в работе следствия и суда допускается более чем