благосостояние, обусловленное злоупотреблениями служебным положением. И не испытывать при этом угрызений совести за принятие заведомо неправосудных решений, абсурдность которых бывает, подчас, очевидна не только юристам, но даже людям непосвященным. Безнаказанность, как известно, порождает новые преступления. А безнаказанность за преступления против правосудия, совершаемые теми, кто призван стоять на страже закона, порождает тотальное недоверие к власти, в деятельности которой можно, порой, найти много общего с организованной преступной деятельностью.

Читая материалы, отражающие масштабы взяточничества и иных должностных злоупотреблений в правоохранительной среде, создается впечатление, что полицейскую систему и систему российского правосудия легче упразднить, создав заново, нежели пытаться восстановить ее авторитет, утраченный, похоже, безвозвратно. По данным Левада-Центра полное недоверие полиции выразили 29 %, частичное 40 % опрошенных, судам вообще не доверяют 22 %, частично не доверяют 43 % граждан России.[806] Удовлетворительно оценивают работы полиции только 6 %, те же 6 % населения верят в способность полиции защитить их от преступных посягательств.[807]

Одним из наиболее характерных признаков корпоративной коррупции российского следствия и суда стали, впрочем, даже не патологическая алчность отдельных их представителей, и даже не послушное, вопреки закону, исполнение команд высоких начальников, а стремление любыми способами защитить честь мундира. Здесь пострадавших от полицейского и судебного произвола может оказаться значительно больше. Демонстрируя солидарность с коллегами по принципу «своих не сдавать», коррумпированные правоохранители с легкостью лишают свои «жертвы» свободы и имущества. В результате множится число пострадавших, причем не только безвинно осужденных, но и членов их семей. Между тем, точное их количество никто, пожалуй, назвать не сможет. По данным криминологов число, напрасно отбывающих тюремный срок в стране весьма внушительно. Называют, например, цифру 100 000 человек.[808]

Учитывая нашу современную российскую реальность, было бы неплохо заимствовать некоторые из законоположений, которыми руководствовались органы правопорядка в отечественной истории. Интересно, к примеру, еще в 14–16 веках решался вопрос о стимулировании их активности в раскрытии убийств и отыскании преступников. О мерах такого рода говорилось, в частности, в уставных грамотах Великих князей 1398, 1488, 1509 годов. Из этих самых грамот, — писал в 1849 году В. А.Линовский, — «видно, что по душегубству, т. е. убийству, общества обязаны были отыскивать убийцу, а в случае неотыскания его платили виру».[809]

Штрафовать правоохранителей, не исполняющих или плохо исполняющих свои обязанности, и сегодня было бы более чем уместно, особенно когда их действиями (бездействием) причинен ущерб гражданам. Сегодня эту функцию с успехом выполняет, пожалуй, только Европейский Суд по правам человека, заставляющий государство этот ущерб компенсировать. Хотя правильнее было бы выплаченные государством суммы взыскивать непосредственно с виновных в принятии неправосудных решений следователей и судей, например, в порядке регресса. К сожалению, несмотря на существование законных оснований для такого взыскания сегодня, практика, как можно судить по открытым источникам, подобных примеров не знает.

В истории России принимались и другие законы, направленные на борьбу с заведомо неправосудными решениями в правоохранительной сфере. Так, в екатерининском «Учреждении о губерниях» (1775 года) говорилось, что «за умышленный неправильный уголовный иск стряпчие и губернские прокуроры подвергаются платежу всех убытков, лишению их мест и сверх сего тому наказанию, под которое старались подвести обвиняемого».[810]

Одна из причин безнаказанности служителей «закона» за вынесение неправосудных решений видится, помимо прочего, в том, что в этой сфере деятельности всегда ревностно охранялась тайна процедуры их принятия. Возможность ознакомиться, например, с материалами уголовных дел имели считанные единицы участников судопроизводства, а раскрыть их содержание для публичного обсуждения или независимой профессиональной оценки было делом практически невозможным. Не случайно, надо полагать, аудиторы Счетной палаты, оценивая результаты выполнения Программы повышения доверия граждан к судам (в 2007–2012 годах), отметили, что почти половина опрошенных (при запланированных 5 %) жаловались на нехватку информации о деятельности судебной системы.[811]

И дело даже не в том, что современные следователи, прокуроры, судьи, следуя сформировавшейся традиции, просто не желают никого допускать в сферу своей компетенции, а в том, что, отказываясь от квалифицированной помощи, они оказываются, порой, не в состоянии выполнять свои функции на должном профессиональном уровне. В значительной мере утратив способность к самооценке, следователи, прокуроры и судьи оказались неуязвимы и для оценки со стороны ученых или более опытных практических работников.

Между тем, только по материалам уголовного дела можно судить, каким арсеналом располагал субъект судебного исследования, какие действия были им предприняты для выяснения обстоятельств события преступления, насколько правильно и квалифицированно этот арсенал был использован следователем, дознавателем и другими участниками уголовного процесса, чтобы преступление можно было считать раскрытым, а истину установленной.

Именно ошибками в выборе познавательных средств, неправильным или неквалифицированным их применением (а порой и злым умыслом), чаще всего обусловлены претензии к собранным в ходе раскрытия и расследования преступлений доказательствам.

Информация, содержащаяся в этих материалах, часто однако бывает недоступна для общественного контроля и научной оценки, поскольку в силу закона уголовные дела вправе анализировать с юридическими последствиями только уполномоченные на то лица: руководители следственных подразделений, прокуроры, суд. Отчасти защитники и адвокаты. Увы, но провозглашаемая официальными лицами идея «прозрачности» правосудия в сфере уголовного судопроизводства все еще остается лишь благим пожеланием. И поэтому за ширмой «тайны следствия» легко спрятать даже самые вопиющие нарушения закона, в основе которых лежат и некомпетентность, и коррумпированность правоохранительной и судебной системы. Легализация экспертно-правовых оценок материалов уголовных дел сведущими лицами могла бы стать одним из эффективных способов и распознавания, и профилактики таких явлений в сфере уголовного судопроизводства. Перспектива стать объектом профессиональной оценки способна остановить многих из тех следователей, прокуроров или судей, кто сегодня готов за деньги, в угоду власти или по иным мотивам принимать решения, противоречащие и закону, и справедливости, и совести. Хочется надеяться, что практика обращения участников уголовного процесса к специалистам за разъяснением возникающих юридических вопросов на уровне независимых экспертно-правовых оценок качества расследования и разрешения уголовных дел не только не будет восприниматься как посягательство на исключительную компетенцию тех, в чьи обязанности входит принимать решения по уголовному делу, но и получит достаточно широкое распространение. Ибо ничто уже не может лишить человека, чьи права окажутся попранными, обратиться за квалифицированной помощью не только к профессиональным защитникам, но и к независимым экспертам для объективной оценки деятельности органов правосудия.

Такая уверенность небеспочвенна, ибо с принятием в 2003 году дополнений перечня источников доказательств