– И что же, ни одного доброго голоса?.. – пролепетала Бланка. – Ни единого намека на жалость? Неужто же никто не сказал ни слова в защиту бедной Бланки?

– Никто, сударыня! Никто, чтоб душа моя не знала спасенья!

– Ах, матушка, мне дурно! – прошептала Бланка и, разрыдавшись, упала на грудь к Ульрике.

Ее мертвенная бледность и телесная дрожь премного встревожили родителей. Однако, полагая, что такое состояние дочери вызвано единственно страхом перед ужасными угрозами франкхаймцев, они настоятельно посоветовали ей удалиться отдохнуть и восстановить душевное равновесие. Бланка охотно приняла совет и поспешила прочь, дабы в уединении своих покоев размыслить над роковым открытием, сейчас сделанным волей случая.

Глава V

Не жди, что сердце возгорит

Огнем любовным постепенно.

Любовь, что наповал разит,

Всегда рождается мгновенно.

Всей полнотой наделена

Она уже в момент рожденья;

Все прочее же – не она,

А так, пустые увлеченья.

Лорд Голланд. Лопе де Вега[78]

В то время как в замке Орренберг происходили вышеизложенные события, Осбрайт изыскивал средства устранить все взаимные предрассудки и установить тесную и прочную дружбу между враждующими сородичами. Он нашел в Леннарде Клиборнском союзника, готового содействовать такому благому намерению, и без колебаний открыл ему самую сокровенную тайну своей души.

Граф Рудигер столь сильно опасался вероломства Густава Орренбергского, что Осбрайту редко дозволялось посещать отчий замок. Однако долгие годы прошли без каких-либо роковых происшествий, вызванных предполагаемой алчностью Густава, и, поскольку юноша уже вошел в возраст самостоятельности, около девяти месяцев назад Рудигер порадовал себя и свою любящую супругу, призвав своего первенца воротиться домой. Начало военных действий вынудило Осбрайта вновь покинуть замок Франкхайм, но еще до отъезда ему выпало счастье вызволить прекрасную Бланку из рук разбойников – и возгореться к ней самой пылкой, неугасимой страстью и вызвать в ней столь же сильное ответное чувство.

Бланка назвала свое имя и настоятельно попросила юношу сопроводить ее в замок Орренберг, где ее родители примут спасителя своей дочери со всем теплом сердечной благодарности. Однако здравомыслие удержало Осбрайта от столь опасного шага, особенно когда из речей девушки он понял, насколько глубоко укоренились в умах обитателей Орренберга отвратительные предрассудки, сопряженные с именем Франкхаймов. Получивший воспитание при дворе епископа Бамбергского, Осбрайт не взрастил в своем чистом сердце мрачного недоверия, которое владело всеми обитателями Франкхайма (за изъятием одной только Магдалены), и, узнав, к какой семье принадлежит Бланка, он вмиг исполнился надежды, что их брачный союз сможет стать средством погасить вражду между семействами, связанными столь близким родством. Однако же он скоро обнаружил, что у Бланки мысли настроены совсем иначе. Ульрика была от природы боязливой и подозрительной. Из-за ревности к Магдалене, прежде владевшей сердцем Густава, она изначально была расположена трактовать любые поступки Франкхаймов с неблагоприятной стороны, а после несчастливого завещания своего отца и вовсе стала видеть в них людей, кровно заинтересованных в пресечении ветви Орренбергов. Разного рода пустяковые обстоятельства, которые ее предвзятое воображение видело в ложном свете, укрепляли Ульрику в таком мнении, а последовавшие одна за другой смерти четырех сыновей окончательно убедили в том, что ей следует опасаться не только злых помыслов, но и злых действий со стороны тех, кто получит огромную выгоду, лишив ее всех детей. Подобные мысли Ульрика вложила в голову дочери, ныне единственному своему оставшемуся в живых ребенку. Бланка с детства привыкла молиться о том, чтобы Богородица уберегла ее от Сатаны и Франкхаймов, и при упоминании имени Рудигера всякий раз осеняла себя крестом. А когда она благодарила Осбрайта за спасение от разбойников, тот невольно улыбнулся убежденности, с какой девушка заявила, что головорезов подослал к ней либо его отец-злодей, либо он сам, такой же кровожадный!

Осбрайт почел решительно необходимым скрывать свое имя, покуда столь глубокие предрассудки не будут искоренены, и отказаться от приглашения посетить замок Орренберг.

У подъемного моста он почтительно распрощался и в награду за свою услугу попросил Бланку единственно дать слово не рассказывать о случившемся ни одной живой душе. Бланка, хотя и премного удивленная просьбой, никак не могла ответить отказом. Впрочем, она и сама боялась, что, если всем станет известно, какой опасности она подверглась, матушка в своей тревожной заботе о ней никогда впредь не позволит ей выйти за стены Орренберга. Посему она с готовностью пообещала хранить молчание – однако слегка заколебалась, когда незнакомец выразил горячую надежду, что в самом скором будущем ему будет дозволено еще раз поблагодарить госпожу Бланку за милостивую уступчивость. Девушка полагала крайне неразумным допускать подобные свидания втайне от родителей, да еще с незнакомцем, чьего имени и происхождения сама не знает. Но молодой воин умолял с таким пылом и одновременно с такой робостью; выказывал такую изысканную учтивость и такое деликатное почтение к ней, совершенно перед ним беззащитной; чувство признательности к нему было столь свежо, а самое главное, собственное желание вновь увидеться с ним было столь велико, что прекрасная Бланка, еще даже не успев осознать свое намерение, дала понять, что обыкновенно посещает грот Святой Хильдегарды за два часа до захода солнца. Юноша с почтительной благодарностью прижал ее руку к своим губам, вознес горячую молитву о ее благополучии – и девушка поспешила в замок, с пылающими щеками и часто стучащим сердцем, полным надежды.

Одно свидание следовало за другим, и таинственный рыцарь приобретал все больше влияния на сердце невинной Бланки. Это свое влияние он употреблял главным образом для того, чтобы стараться искоренить в ней отвращение ко всему, связанному с Франкхаймами. Увы, исправить ее дурное мнение о его родне оказалось для него куда более трудной задачей, чем внушить благоприятное мнение о себе.

Но поскольку нежная страсть в нем упрочилась до степени чрезвычайной, он уже больше не страшился, что Бланка воспылает к нему ненавистью, узнав о его родственных связях. И когда Осбрайт получил от палатина приказ вести своих вассалов в Гейдельберг, при расставании с возлюбленной он торжественно пообещал, что по возвращении откроет ей свое имя и происхождение – тайну, которую она страстно хотела узнать и в попытках выведать которую исчерпала весь свой небогатый арсенал хитростей, без всякого, впрочем, успеха.

Однако Осбрайт заверил Бланку, что он такого же знатного происхождения, как и она. Вдобавок великолепие его платья, одновременно простого и изысканного, а превыше всего его бесчисленные добродетели и подлинное благородство манер ясно свидетельствовали, что он принадлежит к