он и питал к ней подлинное чувство, хотя она носила ненавистное имя Орренбергов, вне всякого сомнения, ныне скорбь об убитом брате и жажда мести обратили былую любовь в ненависть – и он воспользуется первым же случаем исполнить свою страшную клятву, вонзив кинжал ей в грудь. Однако Бланка рассудительно решила не давать Осбрайту такой возможности. Образ возлюбленного спасителя больше не манил девушку в пещеру, ибо перед умственным взором у нее теперь стоял тот, кого предвзятое воображение с наслаждением наделило всеми мыслимыми пороками, – тот, кто жаждал ее кровью подписать свое притязание на богатое наследство ее родителей. Нет! В грот Святой Хильдегарды она больше ни ногой, это решено окончательно и бесповоротно! Такая твердая решимость продолжалась весь долгий день и всю ночь, но на следующее утро несколько ослабла, а ближе к вечеру благоразумие и вовсе изменило Бланке. Через час молодой рыцарь будет ждать в пещере – и не важно, с какой целью. Да, он может ее убить, но ни разу больше его не увидеть для нее равносильно той же смерти, только медленной и мучительной. Лучше уж удостовериться в худшем без всякого отлагательства. Мать занималась домашними делами, Густав беседовал с только что прибывшим Леннардом Клиборнским, никто за перемещениями Бланки не следил, и она воспользовалась своей свободой, чтобы поспешить к гроту Святой Хильдегарды.

Там никого не оказалось, и теперь Бланку охватил новый ужас: а вдруг Осбрайт и не собирается приходить? Она села на расколотый камень, когда-то скатившийся с горы, и погрузилась в печальные раздумья. Вдруг кто-то ласково взял ее за руку, Бланка вздрогнула и подняла глаза. Перед ней стоял Осбрайт, но в первый миг испуга она увидела в нем лишь страшного убийцу и с возгласом ужаса пустилась было бежать, да тотчас опомнилась и вернулась к опешившему рыцарю.

– О, это вы? – промолвила она, силясь принять спокойный вид и протягивая руку с улыбкой, равно нежной и печальной. – Я испугалась… я подумала…

– Что вы подумали? Кого может бояться ваша невинная душа?

Осбрайт ласково усадил Бланку обратно на камень, ею покинутый, и сам сел рядом.

– Я испугалась… что какой-нибудь враг… наемный убийца… какой-нибудь подручник графа Франкхайма…

– Ах, Бланка! Все то же отвращение? Неужели одной только принадлежности к Франкхаймам довольно, чтобы сделаться предметом вашей ненависти?

– Все, кто принадлежит к Франкхаймам, меня ненавидят.

– Не все, Бланка, уверяю вас!

– По малой мере – граф.

– Дорогая Бланка! Кабы вы только знали, как мне больно, когда вы возводите напраслину на графа! Признаю, он суров и вспыльчив, но он всегда был человеком чести. Признаться ли вам в правде, дорогая Бланка? Граф – мой друг, мой лучший друг. Его любовь ко мне – величайшая моя гордость. Никогда не ослушивался я его приказов…

– В самом деле? И никогда впредь не ослушаетесь?

– Никогда! По малой мере, такова моя надежда. С самого детства для меня его слово было закон, и… Любовь моя, отчего вы бледны? Что вас тревожит? Что огорчает?

– Ничего страшного! Сейчас мне полегчает… Я просто немного нездорова…

– Ах, ваш голос слабеет! Подождите здесь! Я принесу вам воды из грота.

– О нет, нет, нет! – вскричала Бланка, схватив рыцаря за руку, и он остановился, удивленный горячностью ее тона. – Впрочем, не важно, – уже спокойнее продолжала она. – Несите, если вам угодно. Я выпью что дадите.

– Я обернусь за минуту! – сказал Осбрайт и поспешил к пещерному водопаду.

Бланка порывисто вскочила с камня, упала на колени, закрыла лицо ладонями и вознесла Небесам безмолвную страстную молитву.

– Ну что же, теперь… – твердым голосом произнесла она, поднявшись на ноги. – Теперь я ко всему готова. Что бы он мне ни принес, воду ли, яд ли, из его рук я приму это без колебания – и умру, коли такова его воля, без малейшего ропота.

На каменном алтаре Святой Хильдегарды всегда стоял освященный кубок – считалось, что когда-то он прикасался к благословенным устам сей праведницы Божией, и даже оголодалый грабитель почитал его святость. Осбрайт торопливо наполнил сосуд и, воротившись назад, настойчиво попросил возлюбленную испить из него.

Бланка дрожащей рукой приняла кубок, не сводя пристального взора с лица рыцаря.

– Не остудит ли меня напиток сверх меры? – спросила она.

– Вам не нужно пить много, и одного глоточка достанет, чтобы оказать на вас желательное действие.

– Одного глоточка? Значит, он такой сильный? Что ж, тем лучше. Видите, господин рыцарь, я повинуюсь вам. Из ваших рук я с радостью приемлю даже это. – Бланка поднесла кубок к губам, нимало не сомневаясь, что прощается с жизнью. – Посмотрите, – продолжала она, возвращая кубок, – достаточно ли я отпила? Довольны ли вы?

– Да что с вами, Бланка? – воскликнул юноша, чье удивление возрастало с каждой минутой. – Как толковать ваше загадочное поведение? Вы переменились до неузнаваемости…

– Уже? Значит, он действует так быстро? О, тогда я должна поторопиться – и теперь кладу конец всякому притворству. В последнюю нашу встречу вы обещали мне по возвращении открыть свое подлинное имя. Но оно мне уже известно: Осбрайт Франкхаймский. Я знаю, какую ненависть вы питаете ко мне и моей семье, знаю об ужасной клятве, данной прошлым вечером в часовне Святого Иоанна, и знаю также, что вы уже приступили к ее исполнению. Поднося кубок к губам, Осбрайт, я прекрасно ведала, что в нем яд…

– Яд?! – перебил юноша. – О боже! То есть вы полагаете… вы подозреваете… нет, твердо уверены!.. Да, Бланка, да! Удостоверьтесь же, что сосуд, из коего вы испили, Осбрайт с радостью поднесет к своим губам, даже если в нем содержится яд!

Сказав так, он схватил кубок и залпом осушил.

– Ах, Осбрайт! Душа моя! – вскричала Бланка и упала на грудь к возлюбленному. – Ах, лучше бы то и вправду был яд, лучше бы я сейчас умерла с вами вместе, ибо стать вашей женой я недостойна! Стыд мне и позор! Как могла я хоть на единый миг усомниться в благородстве вашей натуры! Никогда, никогда впредь не заподозрю я…

– Ни меня, ни кого-либо другого без весомой на то причины, надеюсь. Прошу вас, дорогая Бланка, изгоните из души своей мрачного демона – Недоверие. Столь чистая обитель не должна оскверняться столь низким насельником! Гоните прочь предрассудки, что так усердно прививались вашему юному уму; не смотрите на все глазами своих родителей – смотрите своими собственными, моя дорогая Бланка, и судите собственным чистым сердцем о чувствах других людей. Тогда мир вновь станет для вас прекрасным, ибо вы увидите в нем обитель истины, добродетели, любви. Тогда воинство воображаемых