class="p1">– Ах! Господин Осбрайт! – воскликнул Ойген, упав на одно колено. – Заберите мою жизнь, она в полном вашем распоряжении! Но покуда я дышу, не лишайте меня этих четок, умоляю вас! Они – единственная моя память о событии, безмерно дорогом моему сердцу… О знаменательном дне, когда я впервые почувствовал ценность своей жизни. Три месяца тому назад, на охоте, когда я скакал вослед за моим повелителем, вашим отцом, мой конь вышел из повиновения и понес меня к пропасти. Все попытки удержать его остались тщетными. Наконец я спрыгнул с седла, но уже слишком поздно, чтобы спастись: я скатился по крутому склону и грянулся на дно ущелья. От удара я лишился чувств, но, надо полагать, кусты смягчили мое падение и уберегли от погибели. Очнувшись, в первую минуту я вообразил, что разбился насмерть и теперь пребываю на небесах, ибо надо мной склонялось ангельское создание, излучающее благожелательность, с исполненным сострадания взором! И таким сладкозвучным голосом она спросила, невредим ли я! И с таким искренним волнением поведала, как по выходе из грота Святой Хильдегарды она увидела мое падение и испугалась за мою жизнь, как принесла воды из пещеры, чтобы смыть кровь с моего лица, и разорвала свое головное покрывало, чтобы перевязать мою расшибленную голову! А потом она так ласково подбодрила меня, заверив, что опасность миновала, и выразив надежду, что я скоро оправлюсь! О, сколь ценна стала моя жизнь в собственных моих глазах, когда я увидел, что она хоть чего-то стоит в ее глазах!

– Значит, имени прекрасной девицы ты не узнал?

– О нет, милорд, прямо тогда же – не узнал! Но, увы, угадал его слишком скоро, ибо, едва лишь я упомянул о замке Франкхайм как о месте своего обитания, она громко вскрикнула, вскочила с земли и, обнаруживая все признаки тревоги и ужаса, бежала прочь с быстротой стрелы! Сердечное предчувствие подсказало мне, что она, наверное, принадлежит к семейству Орренберг, раз одно упоминание о Франкхайме возбудило в ней такое отвращение. Подозрение мое подтвердилось, когда я обнаружил на земле рядом с собой забытые ею в спешке четки, на кресте которых вырезано драгоценное имя Бланки! Имя, что с той минуты я благословляю в каждой своей молитве! И в душе почитаю таким же священным, как имя моего святого покровителя!

– И ты больше ее не видел? Больше не говорил с ней? Отвечай честно, юноша, иначе, клянусь…

– О, не беспокойтесь, сударь, я не имею намерения вас обманывать. Да, потом один раз, всего только один я пытался к ней подойти – хотел вернуть четки и поблагодарить за вовременную помощь. Но, едва завидев меня, она впала в прежний ужас, пронзительно вскрикнула: «Ах! Франкхайм!» – и кинулась прочь, словно спасаясь от убийцы. Больше я не искал встречи с ней. Поняв, какие чувства вызывает в ней один мой вид, я твердо положил не навязывать свое ненавистное присутствие той, кого обожаю всем сердцем. Теперь вы знаете все. Прошу вас, благородный рыцарь, верните мне четки!

Искренность этого рассказа полностью развеяла ревнивые опасения Осбрайта. Страстная, но почтительная манера, в которой Ойген говорил о Бланке, и экстатическое восхищение, которое она вызвала в нем своим обликом, одновременно возрадовали и умягчили молодого воина. Он не мог не проникнуться приязнью к восторженному пажу, чье влюбленное сердце билось в лад с его собственным. Однако Осбрайт почел разумным скрыть свое благоприятное впечатление и сопроводить возвращение четок лекцией о том, сколь глупо питать такую безнадежную страсть.

– Вот твои четки, – молвил он, напустив на себя суровый вид, совсем несообразный с подлинными чувствами. – Хотя не знаю, делаю ли я тебе добро, возвращая их. Безрассудный юноша, к кому ты проникся таким пылким обожанием? К дочери заклятого врага твоего покровителя! К дочери человека, обвиненного в убийстве твоего самого дорогого друга! Человека, которому всего сорок часов назад в этой самой часовне ты поклялся отомстить…

– О нет, нет, нет! – с ужасом вскричал паж. – Я никакой клятвы не давал! Я слышал богопротивные слова, но не присоединился к ним! И когда все вокруг проклинали семью Орренберг, я молился за ангела Бланку!

– За дочь предполагаемого убийцы Йоселина? Йоселина, которого ты, по твоим же словам, любил всей душой…

– О! Я воистину любил Йоселина, горячо и преданно! Но Бланку люблю даже больше, чем Йоселина, в тысячу и тысячу раз больше!

– Любишь, говоришь? Увы тебе, несчастный! Кого ты любишь? Единственное дитя богатого и знатного графа Орренберга, второочередную наследницу франкхаймских владений, где ты рос и воспитывался милостью моего отца. Бланка, графиня Орренбергская, и сирота-паж Ойген, найденыш, без семьи, без друзей, – как плохо сочетаются эти имена! Мой славный мальчик, не хочу ранить твои чувства, но помысли о полной безнадежности своих сердечных устремлений, очнись от романтических грез и изгони из сердца безумную страсть!

Во время этой тирады румянец сошел со щек Ойгена, восторженный огонь погас во взоре, глубокий мрак меланхолии покрыл лицо. Голова его поникла на грудь, глаза наполнились слезами.

– Истинно, истинно так, господин рыцарь, – молвил он после краткого молчания. – Я и сам все знаю! Я сирота, без семьи, без друзей. Да поможет мне Бог!

Он прижал распятие к дрожащим губам, смиренно поклонился Осбрайту и двинулся к выходу из часовни.

Глубоко тронутый, Осбрайт молча позволил юноше пройти мимо, но потом спохватился.

– Погоди, Ойген! – окликнул он, и паж остановился. – Мне нежелательно, чтобы мои родители знали, что я нахожусь в окрестностях замка. Если ты доложишь, что видел меня здесь, мой гнев не бу…

– Я доложу? – перебил Ойген, гордо вскидывая голову. – Я не доносчик, господин рыцарь!

И, сказав так, он покинул часовню. Его страсть к Бланке, встретив противодействие, только разгорелась пуще прежнего, а отвращение к Осбрайту, это противодействие оказавшему, стало еще сильнее.

Глава VI

О жизнь моя! Душа моя! Моя небесная отрада!

С тобою мне и смерть мила, а без тебя

и жизнь – отрава.

Драйден

Пока Осбрайт пытался устранить препятствия к своему союзу с Бланкой, последняя терзалась страхами, порожденными воображением. Таинственный возлюбленный оказался сыном закоренелого врага ее отца; сыном человека, которого она с колыбели была приучена смертельно бояться и который (согласно рассказу барона Оттокара) дал торжественную, нерушимую клятву уничтожить всю ее семью. Теперь она полагала, что либо все заверения Осбрайта были ложью, призванной привести ее к погибели, либо же он не знал, кто она такая, когда прикидывался влюбленным. А даже если прежде