в обледенелый окоп, на беленькое, восточная часть Балтийского щита была уставлена танками и грузовиками, вмёрзшими, будто во время автошоу, всегда на одной стороне рессор, подступы к ним заваливали одеревенелые останки в маскхалатах под среду, разве что на ком-то ещё радионаушники, пурга — синоним нивации, из вываленных буханок хлеба строили люнеты, полевые кухни после раздачи с места не сдвинуть, «Фоккеры» приземлялись не на колёса, а на ноги, мотки с кошками, огнестрелы от «Суоми», доты из мегалитов на линии Маннергейма и диаграммы из сигнальных ракет, лыжники против танков, пальцы не гнулись держать крючок вплотную к заушине. У них в Передней Померании зима была мягче, но больше зла.

Через четыре дня он нашёл её блевавшей между промышленными бараками и изолятором, дождался, пока разогнётся, посмотрел в грязное лицо и, фальшиво выказывая энтузиазм, пригласил вечером, при этом поглаживая пах на месте разлёта пиджака, поставил точно такой же градиент и такое же количество переменных в скалярном поле, как он про себя это называл, хотя то, что лежало в основе его аркотрона в консервной банке из-под сельди, напоминало скалярное поле только по своему принципу. Она забыла приблизительно двое суток, на сей раз А. установил более точный промежуток, в эти два дня он следил за ней — высовывался из-за барака, по большей части, и перебирал руками по рабице, двигаясь боком и вытягивая шею, ещё больше закручивая внутренние лагерные дела, и после осторожно выяснил, что последнее она помнила. В ночи, при свете керосинки — в модели немецкого производства он сразу разобрался, куда лить и как подкручивать — Анатолий строчил расчёты относительности силы собственного момента ко времени забвения при условии четырёх переменных, и следующая проба, также забытая несколько уже заторможенной надзирательницей — и ей это шло, — что-то подтвердила и скорректировала всё ещё точнее.

К середине 1940-го машинерию малость обкатали — Gas [271], Arbeit [272], Sportereignisse [273], пресытились жертвами, поднаторели в концентрации и начали использовать лагерь для всяких своих литофанических проектов — Аненербе скрывало от Министерства пропаганды, партийная канцелярия скрывала от гестапо, РСХА скрывало от Schutzstaffeln, все вместе — от параноика Геринга; сегодня целый день обсуждалось назначение куратора конкурса двойников Гитлера, в курилках под открытым небом, в операционных, в Zahnarztpraxis [274], где десять кресел стояли в ряд вдоль окон от пола, вылитый Спецприказ, но там не архетипы данного ряда, а ряд — усовершенствованные реплики, где тёмная аура смещена к венцам изголовий, присевши, до того приплетясь, глядя в пол с квадратной плиткой, с поволокой хлорки, корни не спроста забраны в конус, а тот направлен раструбом в монолит, слит с ним пятидюймовыми анкерами, но и с чем-то, что несравнимо глубже, на чём стоит сама клиника, от чего её усадка длится уже четверть века, трещины в стенах заделываются героином, который, вроде как, отбивает тягу к морфию, но в дёсны его ещё не колют, только изучая путём долгих взглядов в каналы на месте удалённых коренных, пока не затянуло плотью. С крыльца столовой А. смотрел, как конструкторы «Siemens» проводили смотр женщин, те выстроились вдоль колючки, вытянув руки ладонями вверх, из телексов, которые они здесь собирали, он приспособил себе лишь деревянную раму, очень похожую на бюро, до этого перебрав всю начинку и почти всё отставив, сзади схватил за плечи человек со знакомым лицом, имени он не помнил, громким шёпотом поделился сплетней, что у Берлина в лагере новый фаворит — штурмбаннфюрер СС Штайнер, а, это тот, сообразил он позже, в кого влюблена его возлюбленная Светлана. Он выделил себе на наблюдения неделю, после работы сел за остов Т100, отхлебнул коньяку из алюминиевой кружки и записал долго обдумываемую характеристику: исполнительный, черпает в этом внутренние силы и верит в абсолютную правильность такого мировоззрения, составляет в соответствие с ним жизненные девизы, присовокупив суровость нрава и общий внушительный вид своей персоналии, кроме того, силится излучать угрозу, молчалив и иногда грубоват, к тому же не обращает внимания на происходящее вокруг и, по-видимому, окончательно убедил себя, что справа, слева, впереди и позади него ежесекундно не страдают тысячи человеческих существ, а обстановка вроде штабной или министерской, где каждый старается быть выше соседа и обстоятельств, между ними уже установилась связь, как общность денацификации всех их, создавшейся вне зависимости от хода войны, от самой идеи сгонять людей и отыгрываться на них из-за каких-то сомнительных мистических коннотаций, наваждением нашедших на упоённого злодея, спущенных от него по цепочке в геометрической прогрессии, мол, наш рейх точно тысячелетний, с Данцигом или без него; третий запитан от однопартийной системы Вика в великое переселение, потом это преобразуется в храм для обожествления нации, пока же приходится всё раскидывать на пальцах: Священная Римская империя — канувшая в небытие расстановка приоритетов, империя Бисмарка — обезьяна всего этого и Культуркампф, а das dritte Reich [275] — антипод анализа, говённый синтез, где всё бегает посредством экспансии и надменности.

Она втолкнула С. в смотровой кабинет, наугад выхватив из строя, косые мышцы фашистки дали тягу, и вот она в его объятьях, распределённая, косится на Gynäkologenstuhl, на обшарпанные стены и на медицинский шкаф со стеклянными дверцами, где лежат инструменты в стальных суднах. В соответствии с инструкциями её предстояло подвергнуть искусственному ранению, имитирующему пулевое, и ввести в рану частицы дерева, стекла, металла и несколько видов натуральных камней — пидараса Гейдриха не вытянули недавно примерно с таким набором, — после чего наблюдать эффект и на определённом этапе начать применение сульфаниламида. Длительное исследование, рассчитанное на две недели. На краю обтянутой клеёнкой кушетки на коленке он фальсифицировал результаты, косясь на сидевшую в устройстве женщину, почти всегда молчаливую и предпочитавшую смотреть в окно, Гебхардт потом включил его раздутые цифры в свой доклад о действии сульфаниламидов на Третьей конференции по Востоку для врачей-консультантов Берлинской военной академии, направил ему в числе прочих благодарственную телеграмму, копию текста раздали всем, он читал перед сном, думал о возлюбленной, этот листок теперь неразрывно с ней связан, выбросить будет не так просто. Они мало говорили, по большей части старался Анатолий, это было совершенно на него не похоже, и её, кажется, нисколько не поражало, что нацистский врач носится с ней, болтает по-русски и не тиранит тело, она только и задала один-единственный вопрос касательно порядка отправления и получения почты заключёнными, да и то не самого даже порядка, а одной из фраз, содержавшейся в соответствующем предписании, «Es macht keinen Sinn, eine Freilassung im Namen der Lagerverwaltung zu beantragen [276]», спросила,