class="empty-line"/>

Их роли

Л.Г.

Л.Г. стоял на круглом балконе санатория имени Челюскинцев, кричал вниз, там на волнорезе полоскал ноги в море его второй ассистент, приставленный КГБ, но уже переметнувшийся на правильную сторону.

В 70-х нажим, устранение, депортации, уикенды в тайных тюрьмах стали более утончёнными. Допускались и прогулки под руку у всех на глазах, и на такси до хлебозавода, чтобы там, за этажерками на шарнирных колёсах, сплошь в дорожных батонах, «поделиться» информацией. Сотрудники целыми днями стояли в воротах психиатрических больниц и манили пальцем, прерываясь вычеркнуть фамилию в тетради — злоупотребление диагнозом и ограничение фундаментальных прав по нониусу с километр. Он давно пребывал в зоне риска, потенциальный источник идеологической диверсии, они даже не представляли себе насколько. Его пас девятый отдел пятого управления, ребята, работавшие по Солженицыну. Тайком передавался, да и сейчас, надо думать, передаётся «Раковый корпус» в самиздате, отнюдь не шутники подменяют страницы на свои, искусственно состаренные, где, по их мнению, два-три абзаца должны начинаться чуть по-иному. После войны мятежные тексты приобрели такие фабулы и диалоги, что теперь это кинжалы из плазмы, которым нельзя касаться земли, если, конечно, есть план её сохранить.

— Большинство не ве-е-рит в переселение душ, — видимо, продолжая прерванный разговор.

— Межеумки, что ещё тут скажешь? — тихо и печально произнёс ассистент, неотрывно взирая на волны.

— Я написал Кюнне, — оглядываясь в фойе и снова ловя в фокус помощника внизу на волнорезе.

На террасе они случайно встретили Виталия Жданова с женой и дочерью лет семи. Лучезарная советская первоклашка, полностью на обеспечении интеллигентных родителей и государства, крепко держащаяся за свои банты. Он был приятно удивлён, сели за стол вместе. Сквозь открытые окна с моря дул приятный ветерок, воротники были свободны, играла тема из «Черёмушек» Шостаковича.

— Ну, как там идут дела во ВГИКе? — поинтересовался он, в шутку поточив нож о вилку.

— Могло быть и лучше, не правда ли, отец? — цепко глядя в лицо режиссёра.

— Вот как? — он прокашлялся, покосился на ассистента.

— Об образе-движении никакого понятия, я чуть со стула не упала, когда отец рассказал.

— Это ты об имитации естественного восприятия, я что-то не понял?

— Да обо всём, обо всём, — она сняла деревянной палочкой подтаявший верхний слой с шара и отправила в рот. — Раньше, когда требовалось восстановить движение, его восстанавливали, уже исходя не из формальных трансцендентных элементов, то есть чего, отец? — она локтем пихнула Жданова в бок.

— Поз, — сказал Виталий Николаевич.

— Правильно. А из имманентных материальных элементов, то бишь…

— Срезов.

— Вот именно, срезов. А для тамошней профессуры это тёмный лес, — она посмотрела на Л.Г., повернувшегося к ассистенту.

— Дезурбанизация душ? — нерешительно пробормотал тот.

— Вот ещё. Когда я кладу сахар в стакан с водой, мне приходится ждать, когда тот растает. Вот о чём я говорю.

— Хм… да уж… Ну а вы бывали уже у мужа на работе?

— Нет… нет, ещё не успела.

— Куда уж тебе успеть, — себе под нос, ковыряя в мороженом и болтая ногами.

— Ну хорошо, — он начал заводиться. — Раз уж пошёл такой разговор, любопытно послушать юного гения на тему кадров.

— Типичная ошибка. Хотя чему я удивляюсь, вы же просто статист, вы вообще кто? Есть хоть что-то, что я должна о вас знать? Отец, кто это?

— Кажется, ммм… Леон… ид… ард…

— В чём его ошибка, отец?

— Он, как и все остальные, хочет покуражиться за твой счёт, — быстро ответил Виталий Николаевич.

— Позволю я ему это?

— В зависимости от того, как сложится ситуация.

— Как по мне, ну, если особо не углубляться, к чему нас и не располагает эта обстановка типичного советского курорта, кадр обладает опосредованной функцией записи информации, не только визуальной, но и звуковой. Вы их выстраивать не умеете, уж простите за прямоту. Сколько я ни смотрела ваш этот путь, ни динамической конструкции в действии, ни связи с заполняющими его сценами, ни пространственной позиции из параллелей и диагоналей, которая возникла бы по вашему замыслу. Вы вообще в курсе, что кадрирование представляет собой ограничение в любом случае?

— Однако.

— Вот Герман — другое дело.

— Однако.

— Вы вообще где учились?

— В театральной студии при Иркутском драмтеатре.

— А в каком-нибудь человеческом месте?

— Во ВГИКе.

— Ну а я о чём! Видишь, отец?

— Да.

— Разговор что?

— Закольцевался.

— Закольцевался, а я доела. Пошли отсюда.

Часов через пять они были в курзале на прогоне. Одним глазом он читал письмо из «Мосфильма», где сообщалось, что снимать про атомные бомбардировки можно только идя через арки цензуры, а их портал за порталом, портал за порталом. Без разницы, что это Ромм написал, отделил подстрочник от «Обыкновенного фашизма» — Сизов, пытаясь усидеть на новом месте, перестраховывался. Но он уже отснял сцены, не монтировав пока, думая соединить прихотливо и где-то полагаясь на авось. У Германа в «Проверке на дорогах» нечто такое зарождалось, чего только стоил этот убийственный взгляд в камеру, ну а он начнёт с того, что возьмёт сценарием, не исключая, однако, нешаблонных ходов во время процесса; как же тяжело время опережать, в нём все видят комедиографа, а будет драматург, натренированный, вот парадокс, — хотя тут кинематограф как раз и перетёк в жизнь, — на явлении с того света. Вдохновлялся он, на первых порах, само собой, сценарием Ромма.

На сцене читали роли по очереди артисты разной величины, он даже Плятта заполучил, хотя тот приехал больше покупаться в море; никак не мог определиться, кого читать Вицину, почти все подсматривали в текст, ну, это ничего, они прямо жаждали открыться, пусть и морочили голову брюзжанием.

— 11 ноября 1970-го года, час 34 минуты пополудни, маяк на западном побережье… какого острова?!.. у трибуны Христофор Теодорович Ртищев…

— Да не Ртищев, а Радищев, я вообще-то пару месяцев не разгибался.

— Теодорович Радищев.

Встреча была назначена на нейтральной территории, в фойе «Интуриста». Делёз, Дали и Л.Г., потиравший руки, поскольку подборка подручных казалась самой выверенной для его целей. Сели в кресла с велюровой обивкой вокруг стеклянного столика фабричного производства, он достал из-за пазухи бутылку водки и три раздвижные стопки, налил, полуотвернувшись от администратора, протянул каждому. Он ждал, что они будут понимать друг друга с полуслова, так и получилось. Вручил им словари, чтоб никого не обижать, но собирался модерировать беседу сам, исключительно обсуждение плана, ну и некоторых всего лишь концептуальных нюансов, кого в каком порядке указывать в титрах и на афишах, если до этого дойдёт. Делёз был настроен мрачно и глубоко убеждён, что в их бытие навряд ли, но как только последний испустит дух, всё и закрутится, а