Он предложил наделить себя и команду экономистов-профессионалов чрезвычайными полномочиями на следующие пять лет, пока будет осуществляться переход к рыночной экономике. Если его программу не примут, предостерег Явлинский, то через несколько месяцев толпы бедствующих и голодных людей сметут все существующие парламенты и советы. В технократической утопии Явлинского экономика определяла политический выбор, тогда как в истории бывает наоборот. На миг показалось, что своей аргументацией Явлинский может убедить присутствующих. Ельцин слушал с невозмутимым видом. Первыми возразили председатель украинской Рады Леонид Кравчук и премьер-министр Украины Витольд Фокин: «А что тогда означает независимость?»[1252] По словам Фокина, на Украине избыток продовольствия, который можно отправить на экспорт и таким образом получить твердую валюту. Республика могла жить и без диктатуры Москвы, распределяя свои богатства по собственному усмотрению. Президент Азербайджана Аяз Муталибов и премьер Белоруссии Вячеслав Кебич заявили, что, если они поедут домой и доложат своим республиканским парламентам о плане Явлинского, их обвинят в предательстве[1253].

Явлинский смотрел на них, как учитель на учеников, которые никак не могут усвоить урок. Он объяснил, что проект Рады по созданию украинской валюты будет самоубийством. Можно открыть в республиках сколько угодно государственных банков – в Киеве и в других городах СССР, на манер американской Федеральной резервной системы. Но при этом сможет существовать только одна валюта и один центр выпуска денежной массы. Если Украина и другие республики начнут выпускать «национальные» валюты, их банкноты станут не имеющими ценности бумажками, предупредил Явлинский. Его план, отвечал он Кравчуку и Фокину, не предусматривал распределения существующих государственных активов, а предполагал создание жизнеспособного общего рынка, который повысит всеобщий уровень жизни[1254].

Горбачев продолжал настаивать на заключении Союзного договора. Он корил Кравчука: «Вы принимаете меры до подписания Соглашения… Войска подчинили, а тут и пограничные войска, на каком основании?» Кравчук ответил, что это реакция республики на августовский путч, меры самозащиты. На его сторону встал и глава Верховного Совета Белоруссии Станислав Шушкевич. Все ждали реакции Ельцина. После паузы российский лидер вновь высказался в поддержку Союзного договора и экономического соглашения. По словам Ельцина, «определенные группы, слои начали уже давить», что Россия должна «отделяться и решать независимо свои проблемы». Он не закончил фразу[1255]. Остальную часть встречи российский президент молчал. У себя в блокноте он набросал лишь несколько заметок. Одна из них гласила: «Центральное управление или порознь?»[1256] Ельцин продолжал колебаться. Он помнил, что ранее говорил ему Явлинский: эффективные экономические реформы не могут работать в любой отдельной республике, они должны проводиться по всему Советскому Союзу. Однако российского лидера, человека радикальных решений, бесила неопределенность. В горбачевское временное правительство он не верил. И не знал, как ответить на вопрос, заданный себе в блокноте.

Президент Назарбаев присоединился к встрече с некоторым опозданием после завершения переговоров с Джеймсом Бейкером в Алма-Ате. Здесь, в Москве, казахский лидер снова сменил маску и предстал в образе мудрого человека, выступающего за Союз. По словам Назарбаева, Бейкер сказал, что страны «Большой семерки» предложат постсоветским республикам финансовую помощь, только если те станут действовать сообща. Если же республики обратятся к Западу по отдельности, к ним отнесутся, «как к колониям». «Сейчас… диаспоры помогают, но это не обеспечит ни одну республику», – добавил Назарбаев, а затем обратился к Кравчуку: «Мне, откровенно говоря, Леонид Макарович, друг мой, за Украину прямо страшно». Он завершил выступление на обнадеживающей ноте: «Экономика объединит, я убежден»[1257].

Горбачев ухватился за возможность сообща надавить на Кравчука. «Славяне не могут уйти… Леониду не надо стесняться произносить слово “Союз”», – сказал он. Президент СССР предполагал, что глава украинской Рады за конфедерацию, но просто боится, что конкуренты-националисты обойдут его в президентской гонке. Кравчук отреагировал вяло, с оттенком извинения. Он пожаловался, что шахты Донбасса на востоке Украины закрываются из-за нехватки леса для рудничных стоек, которые перестали поступать из Российской Федерации. «Будет лес. Будет Договор – будет лес», – заверил его Горбачев. Кравчук ответил с неожиданной прямотой: «Если бы, Михаил Сергеевич, я мог сказать, что подписали и завтра все наладилось… Ничего же этого не будет». Шушкевич, главный представитель Белоруссии, позже восхищался: «Я понял, что Кравчук очень непрост, потому что, чего только от него ни хотел Горбачев, никак у него не получалось»[1258].

Временное правительство республиканских олигархов было продуктом политической целесообразности и крайней неопределенности. Никто не думал, что это надолго. Когда Горбачев и Ельцин попросили Силаева уйти с поста премьер-министра РСФСР, чтобы сосредоточиться на новых обязанностях в экономическом комитете временного правительства, опытный бюрократ засомневался. Силаев понимал, что новая должность подобна замку из песка. Горбачев, напротив, вел себя так, будто вновь обрел право руководить Советским Союзом[1259]. Шушкевич вспоминал, что президент СССР «фактически, как и Политбюро, не хотел слушать никого другого… думал, что он такой умный, такой хороший, что все его будут поддерживать». Республиканские правители считали Горбачева болтуном, чье время у власти давно истекло. В перерывах между долгими заседаниями некоторые из них махали руками по поводу Горбачева: «Опять та же говорильня!»[1260]

Пораздумав над тем, что рассказал им Джеймс Бейкер, Буш и Скоукрофт сообщили союзникам, что считают нецелесообразным предлагать Советскому Союзу что-то сверх гуманитарной помощи. Замминистра финансов по международным делам Дэвид Малфорд прилетел на встречу шерп в Дрезден, где зарубил немецкую инициативу по рефинансированию советского долга. Затем он присоединился к Николасу Брэйди и председателю ФРС Алану Гринспену, которые прибыли в Москву, чтобы сообщить Горбачеву плохую новость: Запад не даст денег сверх уже обещанных. «Такого же мнения придерживаются немцы и другие наши партнеры», – добавил Брэйди. Горбачев принял новость стоически. «Мы реалисты и прекрасно понимаем, что если США не займут позицию, то ничего не произойдет», – заявил он. Президент СССР высказался по поводу неравенства в советско-западном партнерстве. По его словам, «русские, славяне» ждали, что к ним отнесутся как к друзьям. Американцы же вели счет своим деньгам. Брэйди настаивал на требованиях Запада: чтобы получить гуманитарную помощь, Москва должна раскрыть всю информацию о своих финансах, включая данные о золотом запасе. Для Горбачева это, однако, могло стать причиной значительного конфуза – в 1990–1991 годах он втайне санкционировал массовую продажу золота для покрытия торгового и бюджетного дефицита. Брэйди, однако, твердо стоял на своем[1261]. В докладе Бушу министр финансов США сделал вывод: советская экономика сокращается быстрее, «чем мы думали». Никакие меры по остановке этого обвала не подействуют без урегулирования отношений между центром и республиками. Последнее же было под большим вопросом[1262].