Геннадий Бурбулис, еще до путча назначенный Ельциным государственным секретарем РФ, в сентябре рассказывал знакомому журналисту, что для очистки мыслей читает поэта Мандельштама и психоаналитика Фрейда, западных и русских философов. На вопрос, чем так занята его голова, Бурбулис ответил: «переходом от тоталитарной советской империи к полноценным демократическим структурам власти и госправления». После провала путча Бурбулис «курировал» для Ельцина вопросы, связанные с внешней политикой, милицией, КГБ и СМИ. Как он вспоминал позднее, в сентябре 1991-го Россия «унаследовала разрушенную государственную машину». Активисты «ДемРоссии» призывали Ельцина устроить люстрацию и фактически запретить сотрудникам партии и КГБ занимать госдолжности. Однако Бурбулис понимал, что это невозможно – «демократических кадров» просто не было. В окружение Ельцина многие пришли из партийной номенклатуры и КГБ[1263]. Бурбулис сдерживал рвение своих друзей, которые хотели избавиться от всего состава высших советских чиновников. Он выступал против массовой зачистки среди советской дипломатии и КГБ[1264].

Бурбулис также нуждался в человеке, который мог бы предложить жизнеспособный комплекс мер по выходу из экономического кризиса. Он скептически относился к комитету Силаева и не принимал всерьез «Гришу» Явлинского, который напоминал ему Горбачева. Как и тот, он много говорил да мало брал на себя ответственности. Ельцин единственный обладал и властью, и волей к действию. Бурбулис, однако, опасался, что капитал Ельцина будет растрачен вместо строительства демократической России на бесполезные затеи Горбачева. Для главного советника Ельцина создание российского государства, нахождение советских экономических активов в его юрисдикции и запуск радикальных рыночных реформ были тремя взаимоувязанными задачами[1265].

После непродолжительного романа с моделью «шведского социализма», Бурбулис быстро отказался от этого варианта в пользу крайней версии рыночного либерализма. «Можно накормить голодного человека рыбой, а можно научить его ловить рыбу», – сказал он одному журналисту. Эту притчу любили повторять друзья Бурбулиса из числа американских правых как довод против государственного социализма. Шведская модель, слишком затратная, только увековечила бы привычку россиян к иждивенчеству. Русские должны были на своем тяжелом опыте научиться рассчитывать только на себя, на собственную инициативу. Бурбулис понимал: бессмысленно ждать от радикалов «ДемРоссии» практически осуществимой экономической стратегии[1266]. Ни одна из существовавших экономических программ не подходила под его критерии. Экономический советник Ельцина Игорь Нит, профессор математики, написал программу, основанную на идеях советской математической эконометрики 50–60-х годов. Кроме того, Нит руководствовался опытом большевиков 20-х годов – те успешно ввели обеспеченный золотом червонец и балансировали между двумя экономиками, государственной и рыночной. Однако в сентябре 1991-го в стране не было диктатуры, крестьянство и нэпманы тоже отсутствовали. К тому же золотые запасы государства были близки к нулю[1267].

Вторую программу подготовили стэнфордские экономисты, которыми руководил Михаил Бернштам. С марта 1991 года они работали в Москве под эгидой Высшего экономического совета (ВЭС) РСФСР. Американская команда разработала интереснейшую альтернативу Вашингтонскому консенсусу. Бернштам назвал этот подход «реформой без шока». Вместо крупных западных кредитов он и его коллеги предлагали использовать в качестве инвестиционного пула личные сбережения людей на банковских счетах, чтобы с их помощью рефинансировать государственные предприятия на рыночных условиях. По мнению специалистов, это позволяло одним выстрелом убить нескольких зайцев – советские предприятия преодолели бы зависимость от госбюджета, миллионы людей стали бы инвесторами, а потребность в западном финансировании сократилась. Бернштам верил, что стратегию возможно реализовать в рамках «сильного децентрализованного Союза»[1268]. Однако в сентябре стэнфордские экономисты лишились своей главной политической опоры – председатель ВЭС Михаил Бочаров ушел в отставку. А Бурбулис проигнорировал Бернштама с его командой.

Еще одну программу предложил 45-летний министр экономики Российской Федерации Евгений Сабуров. Выпускник математического факультета, он принадлежал к полудиссидентской среде московской интеллигенции. Своей государственной карьерой Сабуров был обязан краткому моменту либерально-демократической эйфории. Впрочем, настоящую страсть он питал не к экономике, а к поэзии[1269]. Программу Сабурова написала группа его друзей на одной из правительственных дач. В начале сентября «Коммерсантъ» опубликовал проект программы – попурри из элементов рыночной экономики и благих намерений. Как и в случае с Явлинским, Бурбулис невзлюбил Сабурова из-за его нацеленности на сохранение Союза[1270].

Бурбулис понимал, что время уходит и Ельцин может поддержать программу Сабурова. Российский президент колебался между новой верой в капитализм американского образца и своим опытом на уральских предприятиях. Он любил продемонстрировать Бурбулису свои знания о том, чем жила советская экономика – мог по памяти цитировать цифры сбыта, предложения и спроса. Приятели Ельцина из свердловской партийной номенклатуры считали, что Россия к капитализму не готова. Один из них заявил британскому послу Брейтвейту: «Настоящих предпринимателей сейчас нет, одни мошенники». Почти о том же Ельцин говорил Бурбулису: если русские люди тянутся к стабильности, он обязан с этим считаться. После Госсовета с Горбачевым 16 сентября Ельцин отменил встречи и в очередной раз исчез. Западные дипломаты даже не знали, где находится российский президент. Бурбулис чувствовал, что Ельцин бежит от ситуации неопределенности и запутанности, с которыми не знает, как справиться. «Культура Бориса Николаевича мучительного выбора не предусматривала», – вспоминал Бурбулис. Изменить это могло только одно – новая смелая и простая стратегия, которой Ельцин бы доверился, принял и следовал[1271].

С Егором Гайдаром Бурбулис познакомился случайно, вечером 20 августа, в решающий для российского правительства момент. Его представил Алексей Головков, советник Ельцина – один из тех экономистов, кто недавно ездил в Чили и встречался там с генералом Пиночетом и неолиберальными экономистами[1272]. Бурбулис быстро понял, что именно Гайдар мог предложить ему все, что нужно. В то время как остальные, включая Явлинского, Нита, Бернштама и Сабурова, стремились смягчить или избежать надвигающееся системное потрясение, Гайдар считал его неминуемым. Когда в сентябре Москву посетил автор польской программы «шоковой терапии» Лешек Бальцерович, Гайдар со своей группой приветствовал его как наставника. Бальцерович посоветовал: только самые радикальные преобразования способны заставить общество измениться. Плюс подобно успешной хирургической операции реформы должны проводиться как можно быстрее. Гайдар твердо верил: рыночные силы нужно высвобождать полностью, после травматичного периода адаптации все встанет на свои места[1273]. Из предыдущего опыта в советском правительстве Гайдар извлек главный урок: если у реформ не будет «ног», они не заработают. Если программа преобразований будет противоречить интересам влиятельнейших групп, она останется словами на бумаге. Если же она посулит немедленную выгоду, ее охотно реализуют. Гайдар перевел постулаты Вашингтонского консенсуса и шоковой терапии на ясный язык бюрократических указов, которые не оставляли лазеек и стимулировали существующие экономические субъекты и государственных чиновников проводить реформы в жизнь и извлекать из них прибыль[1274].

Бурбулис попросил Гайдара