В первый понедельник декабря Анна Андреевна, перед тем как отправиться спать, сжала руку Ёна и туманно начала:

– Все мы чего-то ждем. Я вот дождалась ее. Уж как не хотелось, а она пришла. Долго ходила за мной. Я уж и ослепла, и хожу еле-еле, а все не забирала. Приглядывалась, видите ли. А вот сейчас пришла. Пора мне.

Ён, подумав, что речь идет о Кристин, протянул недоуменную «ы» и воззрился на Анну Андреевну. Она же заговорила непривычно тихо:

– Я рада, что еще на ногах. Не сильно вас, молодых, задерживала. И я счастлива, что родила двух крепких сыновей. – Она поднялась и обняла его голову, прижав к груди. – Знаешь, Ён, ты для меня как сын.

У Ёна запершило в горле. Он силился что-то прогудеть, но воздух сделался каким-то комковатым.

– Я прожила не впустую, и эта мысль успокаивает. И ты найди свое призвание, чтобы, когда она явится за тобой, не жалеть о прожитом. Не трать себя на бесполезное ожидание, удели драгоценное время близким.

Ён замычал. В мычанье он не вкладывал какого-то смысла – обычная растерянность. Анна Андреевна поцеловала его в темечко и ушла спать.

Утро было обычным: хмурым и ветреным. Поседевшая трава бескрайних монгольских степей расходилась волнами вдаль до голубого предгорья. Все было как обычно, только Анна Андреевна не проснулась. За ночь он столько придумал для нее вопросов, столько всего хотел рассказать, а она продолжила спать вечным сном. Их задушевные посиделки, их тихие споры, ее жалобы на ревматизм и жизненные истории, – а теперь пусто. Вчера она была Ёну лучшим другом, матерью, которой у него никогда не было, – а сегодня он осиротел.

Равнодушный ветер расчесывал траву, в небе плыл голубой просвет и горы стояли в безмолвии. Все было как обычно. Только без Анны Андреевны.

Но на самом деле она никуда не ушла, никто не забрал ее – отныне ее время течет в нем, она навсегда поселилась в его сердце. И кажется, что это не она, а он заснул, застрял в вечном сне…

Бабушку похоронили в могиле, вырытой лично Ёном. Он никому не доверил это ответственное занятие. Когда ее тело, завернутое в пуховой платок, который некогда согревал их двоих, коснулось дна, он спрыгнул к ней, чтобы с осторожностью укутать ее каменистой почвой. Он прощался с ней душещипательными стонами так жалобно, что с каждым новым стенаньем Виктор заливался слезами пуще прежнего, кулачками растирая раскрасневшиеся глаза. Остальные почти не плакали. Ён будто взвалил на себя общее бремя траура, переживал трагедию один за всех.

Трэй приобнял. Простой жест, который оказался важен для Ёна.

Похороны растерзали каждого. Действовали на автомате, мало общались, но если разговор завязывался, то тема сводилась к воспоминаниям об усопшей.

Трое суток Ён не отходил от холмика и ждал, когда же Чиёко закончит невыносимую пытку. Ждал… Может, пришла пора прекратить и, как завещала Анна Андреевна, начать жить?

Не прошло и недели, а община продолжила путь. Никаких зимовок – только вперед, подальше от Азиатского Союза, в Северную Европу, где, по слухам, худо-бедно соблюдаются права гомо сапиенс.

Северный ветер сменился весенней жарой, начался третий год странствий. Многообразие природы представало как живописными пейзажами, так и выжженными пустошами, тянущимися за горизонт. Держась обрезков дорог, они пересекали вечно-рыжие леса и безбрежные степи с бездонными ямами, словно после бомбардировки метеоритами, – то были земляные провалы от выкачки углеводородов, сжигание которых привело к глобальному потеплению; перебирались через водные преграды и теряли много сил на преодоление взбесившихся рек, сбросивших с себя оковы гидроэлектростанций и дамб; дивились и недостроенным машинам-гигантам по консервации углекислого газа в базальтовых отложениях, и сгнившим кораблям посреди степных песков, и городам-призракам, и карьерам, заполненным ржавой техникой.

Для Ёна дни и ночи слились в сплошную линию, разделенную на светлые и темные отрезки. Он потерял всякое географическое представление о местоположении, и просто переставлял ноги, стараясь не отставать и не забегать далеко вперед. Опустошающее однообразие вычистило из него какую-либо надежду, отмыло от неоправданных иллюзий. Его разум подчинился общности, а мысли свелись к тому, где насобирать валежник для кипячения воды и как лучше добыть птичьи яйца, белок которых для них с Трэем был очень питательным.

Из всех членов общины Михаил был настроен решительнее других добраться к границам Европы уже в этом году. Он упрекал своего брата, что они подолгу засиживаются на одном месте, когда мягкая погода, еще не пропаренная летним зноем, благоприятствует большим переходам. Зилл соглашался, но подгонять никого не хотел, особенно супругу, нога которой распухала от непосильных нагрузок. После отдыха Кристин восстанавливалась, но в стремлении преодолеть бесконечные пустыри она вновь ковыляла, не жалея себя, что приводило к новым долгим стоянкам.

К концу лета община вышла к руинам давно заброшенного селения. Неожиданно разразившаяся пылевая буря остановила продвижение, заточив путников в подвале полуразрушенного дома. Без еды, с малым запасом воды они засели пережидать ее крутой нрав.

На второй день буря спала, но порывы ураганного ветра продолжали обстрел мелкими камнями. В подвальные окна сквозь щели приколоченных досок затекал песок, водопадом струящийся по кирпичной кладке. От этого вида хотелось пить еще больше. Ночью постукивание и завывание стихло, но заваленную дверь открыть не удалось. Решили откопаться утром со свежими силами.

Сияние ненаглядного солнца прорезалось желтыми полосками, в которых струилась взметенные пылинки. Разгорелись счастливые лица, и голоса, осипшие от сухости, заговорили разом о том, что скоро вырвутся на свободу. Но вдруг свет потускнел. Потянуло едкой пылью, словно кто-то заполнял коморку перцовым аэрозолем. Кашляющие, с растертыми до красноты глазами люди бросились законопачивать отверстия.

Хабуб не унимался. Часто менял направление, будто гонял взбаламученный воздух по кругу. На третьей смене дня и ночи, подстёгиваемый разницей температур, он дул с удвоенной силой, а к четвертной полуночи ненадолго затих.

Когда все заснули тревожным сном, не приносящим отдыха, Ён, спрятавшись подальше от Трэя, отыскал в каменной кладке лик Чиёко. Шевеля беззвучными губами, он обратился к образу ведьмы, сложенному из выпуклостей и трещин. Он молил ее сжалиться и утихомирить природный гнев, обещая взамен навсегда остаться в этом мире. Поставив на кон свою жизнь ради спасения Белкиных, он уперся лбом в каменную щеку и, завязнув в серой слякоти мыслей, просидел так до утра.

На пятый день заточения Трэй впал в состояние близкое к анабиозу. Физик трогал побелевший еле теплый лоб, прощупывал затухающий пульс и не понимал, почему выносливый организм сдается, тогда как и Ён страдает от обезвоживания, но как-то держится.

– Дядя Трэй ведь не умрет? – спросил Вик у мамы.