Ён отмахнулся. Это давняя история, о которой не стоит вспоминать.

– Значит, снова друзья? – Трэй протянул руку. Эту поведенческую черту он перенял у мужской половины семейства Белкиных. Физические прикосновения для них считались нормой.

Кисть Ёна погрузилась во влажную ладонь. Он хотел было освободиться, но ученый-генетик продолжал крепко сжимать. Внутри что-то вздрогнуло. Ён вспомнил настоящего Трэя, внешне неотличимого от этого. Такая же глубина взгляда, тот же голос. Чиёко создала идеальную копию. Ён выдернул руку, спрятав ее за спину.

Трэй поднялся и быстро скрылся в ночи. Отмахиваясь от секущих веток с пожелтевшей листвой, он убегал подальше от лагеря, чтобы позлиться на того, кто когда-то назвался другом. Недовольство Ёном не находило выхода. Неужели вырезание пары проводков, создающих голограмму, способно лишить малейшей солидарности? Когда Трэй крошился в эмоциональном раздрае из-за потери аэроэкрана, тот демонстрировал безразличие. Жестами он общается с любым из Белкиных, но только не с ним, с человеком, вытащившим его из тюремной камеры и всякий раз предлагающим ему помощь, будь то готовка или сбор валежника. Он не ждал вечных благодарностей, но небольшое расположение земляка было бы весьма кстати. Вместо этого Ён всячески избегал его, будто само нахождение рядом было ему в тягость.

Наутро Трэй перенял правила игры: по отношению к Ёну он занял такую же позицию.

Попавшийся в силки кролик был серый и еще не начал линять, а первые ноябрьские дни выдались сухими. По этим приметам Зилл определил, что зима будет поздней, а значит, они вполне осилят месячный марш-бросок.

У пересохшей равнинной реки, некогда впадавшей в обмелевшее озеро, возле выжженных столпов окаменевших деревьев, натянувших на себя кожу из зеленого мха, на опушке, отороченной молодыми кустарниками, община разбила лагерь. Это место, представлявшееся дикой глухоманью, располагалось всего в двадцати километрах от субпровинциального городка Чуньшунь, и было знакомо Белкиным по предыдущему странствию, приведшему их в Корею.

Вопреки отцовским протестам, Серж отправился с ночевкой в город, чтобы раздобыть хотя бы засохших белковых картриджей. Он был категорически против напарников, ведь он уже взрослый и в няньках не нуждается. Зилл долго сопротивлялся, но сына в итоге отпустил.

Уставшие люди обустраивались медленно. Анна Андреевна, редко жаловавшаяся на болячки, вовсю винила слепоту и артрит, мешавшие ей полноценно помогать окружающим. Негнущимися пальцами в холодной воде она кое-как стирала одежду Виктора, его банданы и платки, защищающие от ультрафиолета. Попытки убедить ее отдохнуть запускали реакцию негодования: «Я не беспомощная. Старая – да, больная – да, но это не повод сидеть без дела». Обливаясь потом, с болезненным выражением на припухшем от зубной боли лице, Михаил с рьяной педантичностью ставил палатки. Как бы Трэй ни настаивал обследовать его ротовую полость, тот наотрез отказывался. Кристин же была не против осмотра ее ноющей ноги. Выслушав историю о ранении при побеге из поселения гомосапов, биоинженер, прощупав икроножную мышцу, предположил, что в ней застрял осколок. Операция избавила бы от хромоты, но выздоровление займет пару месяцев. Кристин решила, что не намерена задерживать продвижение какой-то болячкой. «Поноет и перестанет», – отмахнулась она.

Не чувствуя усталости, растворяясь в общих стремлениях наладить быт, Ён брался за самые сложные задания: за копание ямы для отхожего места, за заготовку дров, за поиск и таскание воды. Чем больше работы, тем лучше. Так, под грузом ответственности, в спешке и самоотверженности, навязчивые думы о Чиёко отодвигались на второй план. Этакий побег от реальности в нереально-натуралистичном мире. В отличие от Трэя, которого Белкины считали человеком совершенным и всезнающим, относясь к нему соответствующе, почти благоговейно, Ёна принимали за своего, поэтому не ограждали от тяжелого труда. В нем не видели уроженца корпоративной Республики, сверхчеловека с особенными талантами. Немота, с которой бывший физик за долгие месяцы свыкся, только благоприятствовала его приземленному образу. Способность говорить поставила бы его в один ряд с Трэем, а этого он совсем не хотел.

Зачерпнув мутную воду, которую предстояло отфильтровать и прокипятить, Ён собрался идти обратно. На полпути к лагерю он опустил тяжелые канистры и вытащил пузырек, содержимое которого отрастило бы язык и вернуло вербальные способности. Сегодня, двадцатого ноября, истекал срок годности. Ён просветил розовую эссенцию на солнце, откупорил склянку, понюхал. Он вылил лекарство на растрескавшуюся землю, взялся за ношу и пошагал дальше.

У вечернего костра без Сержа было скучно. Когда все ушли спать, Ён в который раз задался вопросом, почему Чиёко тянет и не дает даже намека, удалось ли ему предотвратить катастрофу?

На исходе второго дня Серж так и не вернулся из города. Зилла охватила паника. Вооружившись ножом, тем самым, которым хранитель времени пытался убить себя в шаттле, разгневанный отец намеревался отправиться на поиски сына. Главу общины с трудом останавливали длительными уговорами. Без знания китайского, диковатого на вид, его схватили бы на первом же перекрестке, как это случилось в Пусане.

– Я глава семейства. Мои обязанности – заботиться о каждом из вас. А теперь парень в опасности, и я не представлю, что с ним и где он, – не унимался Зилл. – Что его туда потянуло! Геройствовал бы тем, что охотился на белок да кроликов.

– Он не маленький мальчик, – заговорила Кристин, – и вполне умеет позаботиться о себе. Наша опека не научит его самостоятельности. Дай ему почувствовать себя взрослым.

– Паень в Пушане по нешколко тней попатал, и фсехта фошращалша, – прошепелявил Михаил.

– А вдруг с ним случилось… – Зилл оборвал мысль, боясь её развития.

– Давайте так: если завтра он не вернется, я пойду за ним, – вызвался Трэй.

– Ты ф уошышке, – напомнил Михаил.

– Завтра выходной, на улицах будет полно народу – проще затеряться.

Сергей явился под вечер с рюкзаком еды и мешком добротной одежды. С ним пришел эпатажный тип неопределенного возраста, и вел он себя так неординарно, что все позабыли, как соскучились по Сержу. На вид небритому мужчине было между двадцатью и сорока. Для неподготовленного зрителя все в нем было необычным: вихляющая походка, запрокинутая кисть на полусогнутой руке, капризные черты лица, с легкостью перетекающие в дружелюбные и подкупающие своей наивностью. Гость, выдав скабрезную шутку, распахнул кожаный плащ и присел в реверансе, продемонстрировав свой татуированный торс и грозди болтающихся на шее кулонов. Тонкие косички, схваченные на концах блестящими зажимами, оголили плешь, упали на растекшееся в дурашливой ухмылке лицо, когда он отвесил поклон. Юродивый хихикнул, представился именем Юлиан и, не дожидаясь приглашения, уселся в круг перед костром. Лишенный всякой робости, он схватил пригоршню запечных диких яблок и жадно отправил их в рот. Подавился, откашлялся, запил водой из кружки растерянного Вика. Из тарелки Трэя он выудил недоеденную куропатку, обмакнул ее в овощной соус Анны Андреевны и, отплевывая косточки, смачно рыгнул.