Я объяснил Агеде, что бестактные выходки нашего друга объясняются резкими сменами настроения. По ее мнению, с некоторых пор он слишком часто говорит о самоубийствах и самоубийцах. Вне всякого сомнения, ему доставляют удовольствие такие мрачные темы, что вызывает тревогу, ведь за подобными шутками может таиться и что-то реальное.

– У Хромого и раньше была тяга ко всяким страшилкам.

– У Хромого?

– Ну, это я его так за глаза по-дружески называю.

Собственный промах меня страшно рассердил, и я готов был стукнуть себя молотком по лбу.

31.

Тина, счастье мое, нежная моя красавица, мне искренне жаль, но я никак не мог и дальше держать тебя в гостиной. Я знаю, скольким тебе обязан – и мгновениями наслаждений, и спасением от одиночества. За все это я благодарен тебе, поверь. Но дело в том, что в мое личное пространство постепенно вторглась женщина. Ее зовут Агеда. Молчи, молчи. Это вовсе не то, что ты подумала. Погоди, сейчас я все объясню. Она не молода и не стройна, если бы ты на нее только взглянула, сразу бы поняла: она не может тебя заменить. Нас с ней связывает горстка старых воспоминаний, которыми мне трудно гордиться и которые я предпочел бы вычеркнуть из памяти. Несколько месяцев назад она стала навязчиво искать со мной встречи. Я уже потерял надежду отвязаться от нее и от бесед с ней, поэтому, чтобы избежать еще больших неприятностей, делаю хорошую мину при плохой игре. В последнее время она зачастила в бар к Альфонсо. И я уже не удивляюсь, когда вижу, что она сидит на моем обычном стуле – с моей стороны стола. Хромому, который считает ее едва ли не монахиней в миру, она нравится. Они явно нашли общий язык, и я совершенно не сомневаюсь, что за моей спиной он сам же и приглашает ее в бар – поучаствовать в наших с ним посиделках. Мы надуваемся пивом, она заказывает себе травяной чай. Иногда мне кажется, что Агеда, как никто другой, владеет искусством притворяться божьей коровкой. Она просто не может не сочувствовать левым и твердо уверена, что на всю жизнь выбрала для себя правильную сторону Истории. Такая доброта утомляет, честно тебе скажу, особенно если этот добрый человек отличается прилипчивостью. Каждую среду, когда мы стоим у рынка, я чувствую, как она ждет, что я приглашу ее к себе. До сегодняшнего дня я сопротивлялся этой немой просьбе. Агеда молчит, а я притворяюсь дураком, но знаю, что она упряма, умна и терпеливо дожидается от меня вежливого приглашения. Эта женщина – как неутомимая вода, которая точит гранит. Я тайком бросил ей в почтовый ящик две анонимки. Думаешь, она обмолвилась о них хоть словом? И при этом изводит нас с Хромым описаниями бесконечных подробностей своей личной жизни и своих героических подвигов на ниве общественной работы, но ведь ни разу не сказала, демонстрируя тем самым свою невиновность: «Знаете, кто-то опускает мне в ящик странные записки». Однажды Агеда уже оставила пакет на коврике у моей двери. Только вообрази: она была тут и запросто могла познакомиться с тобой. Рано или поздно под тем или иным предлогом она ухитрится войти в наш дом. Что она о нас подумает, если обнаружит тебя на диване с раздвинутыми ногами? К тому же, дорогая Тина, давай честно признаем: наши отношения уже не те, что были прежде. Я замечаю, как ты постепенно становишься холоднее. Ты утратила человеческие черты? Или стареешь? Совсем недавно, когда я мечтал испытать с твоей помощью наслаждение, которое так мне нужно и так меня утешает, ты даже не потрудилась скрыть свое равнодушие. Тебе тоже стало скучно со мной, правда? Или из мести ты превратилась в то, чем никогда не должна была бы быть, – в холодную куклу, покорную игрушку. Я выполню свое обещание и не выброшу тебя на улицу. Так вот, начиная с сегодняшнего вечера ты поселишься в шкафу, он станет твоим новым и окончательным домом. Я не могу рисковать: эта женщина не должна обнаружить тебя, как обнаружил мой сын. Так-то, моя красавица. Нет ничего вечного на этой земле. Все катится вниз, все находит свой конец.

1.

Из-за издевательств, которые Никита терпел в школе, – еще до описанной выше истории с тремя переломами лучевых и локтевых костей – Амалия посвятила несколько своих программ, почти по часу каждая, теме школьной травли (она избегала употреблять английское слово «буллинг»): приглашала экспертов, брала интервью у пострадавших, использовала много информации. Могу засвидетельствовать, что готовила она эти передачи на совесть. Из дому звонила социологам, ученым, педагогам-психологам и так далее, выбирая участников будущего обсуждения, чтобы оно получилось по-настоящему интересным.

Ни в одной из программ Амалия не упомянула собственного сына, ни в одной не позволила себе откровенностей личного характера. По ее мнению, такая серьезная проблема, брошенная на произвол судьбы теми, кто руководит образованием, заслуживает широкого внимания прессы. Этим она объяснила радиослушателям свои планы посвятить несколько передач тому, что назвала (цитирую по памяти) «возмутительным явлением и одной из самых позорных язв нашего общества». Ее инициатива имела успех и укрепила профессиональный авторитет Амалии, которая именно тогда начала получать удовольствие от своего звездного статуса или того, что хотела считать звездным статусом.

Надо ли говорить, что мы чувствовали себя жертвами. Во времена нашей юности дело обстояло иначе, и только теперь, глядя из лагеря пострадавших на подобные унижения и злые выходки, мы начинаем понимать, как они связаны с нашими собственными давними поступками. Мы с Амалией – она в своей школе, я в своей – и сами тоже были частью того же безжалостного племени, хотя ни один из нас двоих в нем не верховодил. Думаю, Амалия, делая эти передачи, не только искала решение проблемы нашего Никиты, но и пыталась облегчить собственную совесть. Какое-то время спустя, во время очередной ссоры, я упрекнул жену: якобы она воспользовалась страданиями Никиты, чтобы продвинуть вперед свою карьеру на радио. Она страшно обиделась и буквально взорвалась. Никогда прежде Амалия не говорила мне таких оскорбительных вещей.

Как-то утром, еще до выхода первой программы, мы с ней лежали в постели и рассказывали друг другу эпизоды из нашей школьной жизни, связанные с травлей. Амалии особенно запомнился один, когда ей было четырнадцать или пятнадцать лет и она училась в школе Лоретской Богоматери. В их классе была толстая девочка, с которой никто не хотел садиться за одну парту. Какое-то время ее по-настоящему изводили, потому что им нравилось видеть, как она плачет.

– Только и всего… Зато, когда на глазах у нее наконец появлялись слезы, мы сразу становились очень добрыми и жалостливыми.

На летних каникулах девочка села на драконовскую диету и вернулась в школу совершенно преобразившейся. Она стала стройной. Она смело смотрела в глаза одноклассницам и вскоре обзавелась кавалером, который поджидал ее у дверей школы. И эту ученицу не только оставили в покое, но некоторые из тех, что прежде издевались над ней, стали лезть к ней в подруги. Амалия призналась: во время передач, посвященных школьной травле, она все время боялась, как бы та бывшая одноклассница не позвонила среди прочих на радио, чтобы рассказать свою историю, и не воспользовалась случаем, чтобы вывести саму ведущую на чистую воду.