многих соратников. В качестве примера приводятся истории с Гроссфогелем и Робинсоном. В отношении первого из них утверждается, что вскоре после ареста “Отто” дал немцам выход на давно разыскивающуюся ими Симону Фелтер, которая после захвата зондеркомандой 16 ноября назначила Гроссфогелю встречу на следующий день в кафе, где он и был пойман. Кроме того, многие полагают, что Треппер дал Гирингу адрес итальянского гравера Медардо Гриотто, у которого Робинсон часто встречался с одним из своих агентов. Однозначно дать заключение о достоверности или ложности этих утверждений невозможно, однако совершенно ясно, что немецкие специалисты по агентурно-оперативной работе и радиоиграм не были столь наивны, чтобы постоянно и во всех вопросах проигрывать даже столь изощренному ветерану тайной войны как Треппер. Судя по всему, ему пришлось уплатить немалую цену за усыпление бдительности немцев, и мы уже никогда полностью не узнаем, какую именно. Достоверно установлено, что первой жертвой на этом пути стал безгранично доверявший ему Хиллель Кац, давний соратник резидента еще по периоду пребывания в Палестине. Треппер вызвал его на контакт на станцию метро, где тот и был арестован, однако ветеран коммунистического подполья оказался несгибаемым борцом и наотрез отказался разговаривать с гестаповцами. Он не изменил линию поведения даже после заявления “Отто” о наставшей поре “смены знамен”. Немцы постоянно пытали Каца, вырвали ногти, а Юнг вдавил арестованному в глаза стекла его толстых очков, изрезав веки и чудом не повредив склеры. Пытки были особенно жестокими, поскольку зондеркоманда полагала арестованного связником с ФКП и надеялась выйти через него на центральный комитет партии.

С позиций наших дней невозможно однозначно придти к выводу, стоила ли затеянная Треппером контригра таких жертв, сам же он охотно признает лишь ее выигрышную часть, всемерно открещиваясь от обвинений в выдаче коллег. Он излагает совершенно иные версии ареста Каца, Гроссфогеля и Робинсона, которые отчасти, возможно, и верны. Весьма вероятно также, что все эти люди фактически были уже обречены, и сам по себе акт их формальной выдачи Треппером не имел иного значения, кроме психологического. Точно проверить это невозможно, но ясно и то, что далеко не одна только забота о личном спасении двигала “Большим шефом” в его собственной “Большой игре”. Утверждать так могут лишь не понявшие всю сложность и многоплановость характера этого неординарного и весьма неоднозначного человека, для которого некоторые вещи были значительно важнее, чем жизнь. Свою первую и главную задачу он видел в информировании Центра о происходящих событиях. На протяжении уже нескольких месяцев Треппер отмечал определенное недоверие к себе со стороны руководства разведки, в частности, к своей информации о провалившихся радиоквартирах и работающих под немецким контролем линиях связи, которая постоянно опровергалась. Поэтому он начал тайно готовить в своей комнате-камере письменный отчет, занося заметки на добытый им рулон бумаги. Записи делались на смеси иврита, идиша и польского языков, чтобы в случае их обнаружения выиграть хотя бы некоторое время, требующееся немцам для отыскания трех переводчиков. Парадоксальным образом в это время интересы Гиринга, желавшего связать “Отто” с руководством компартии, совпали с его собственными планами, поскольку отчет о работе сети и рекомендации можно было передать в Центр только по партийным каналам. Тем временем зондеркоманда через передатчик “Кента” сумела убедить Москву в необходимости связаться с представителем ФКП “Мишелем”, однако встреча не состоялась, хотя и была назначена: Гуревич не знал, что согласно договоренности с Треппером, от назначенных даты и времени контакта необходимо было отнять два дня и два часа. Аналогичная история произошла и с руководителем радиосетей ФКП Фернаном Пориолем (“Дюваль”). Заблаговременно продуманная предосторожность не только спасла его в тот момент от ареста, но и укрепила подозрения партийного руководства о произошедшем провале. Не увенчалась успехом и попытка перевести связь с ФКП от Треппера на Гуревича. В отправленной через его передатчик радиограмме “Кент” утверждал, что “Отто” стал ненадежен, и запрашивал полномочия на самостоятельную связь с руководством партии. Центр резонно ответил, что в этом случае не стоит ставить компартию под угрозу, и запретил это. Тогда Гиринг решил использовать Райхмана и отправил его к установленной связной ФКП Жюльетте Муссье. “Фабрикант” также не знал конспиративные детали процедуры контакта и провалил его. Любой связной с партией, за исключением Треппера или Каца, в подтверждение своих слов должен был предъявить Жюльетте маленькую красную пуговицу, а поскольку Райхман этого не сделал, то связная ответила ему, что не узнает его и никаких связей с коммунистами не имеет. Догадавшийся о важности личного контакта Гиринг решил отправить к ней Каца, но согласился сделать это лишь при условии получения распоряжения от самого “Отто”.

Включившийся в игру Треппер проинструктировал Каца на идише и незаметно сумел сообщить ему, что Жюльетта должна пообещать попытаться установить связь, однако ничего не гарантировать. Кац успешно выполнил поручение, и на состоявшейся через восемь дней второй встрече получил от ФКП ответ. Коммунисты требовали личного прибытия к ним Треппера. Поскольку все иные варианты отпали, Гирингу пришлось согласиться. Он планировал отправить по каналам ФКП информацию для передачи в Москву о нанесенном по сети “Красного оркестра” сильном ударе, о продолжении ее существования и о перерыве связи на один месяц. Условным сигналом подтверждения приема информации и согласия ГРУ с предложенным вариантом должно было стать поздравление “Отто” с Днем Красной Армии 23 февраля 1943 года. При составлении сообщения возникла серьезная проблема с шифром. “Кент” утверждал, что в резидентуре для передачи информации по каналам компартии использовался неизвестный ему особо секретный шифр. Это было правдой, но постоянно стремившийся дискредитировать Гуревича перед немцами Треппер заявил, что ни о чем подобном никогда не слышал. Второй посвященный в установленную процедуру связи Гроссфогель также не раскрыл секрета. В итоге сообщение в ФКП оказалось закрыто обычным шифром бельгийской группы, что само по себе являлось вопиющим нарушением правил и не могло не насторожить его адресата. Кроме того, сообщение было написано по-русски, а не по-немецки, как это всегда делалось ранее. Центр не мог не отметить и наличие в двух отправленных от имени Венцеля радиограммах дополнительного сигнала об опасности: никогда не использовавшегося в переписке с Москвой термина “Большой шеф”. В итоге “Отто” передал Жюльетте составленное Гирингом послание и сумел при этом также вручить ей рулончик со своим докладом на имя руководителя подпольных структур ЦК ФКП Жака Дюкло. Устно резидент распорядился, чтобы женщина немедленно скрылась, что она и сделала. Исчезновение связной встревожило Гиринга, а Треппер объяснил, что коммунисты совершенно определенно насторожились, не встречая его в