Ельцин ответил на эту скрытую угрозу скрытым предупреждением. Он отправил в Новочеркасск своего представителя с сообщением: правда о трагедии Новочеркасска — суровое напоминание тем, кто хочет социальные проблемы решать с помощью военной силы. Люди восстанут против преступных приказов, как это сделал генерал Шапошников.

Через две недели, 17 июня, премьер-министр СССР Валентин Павлов выступил в Верховном Совете. Он попросил наделить его кабинет частью полномочий Горбачева. Выступление проходило при явной поддержке председателя Верховного Совета Анатолия Лукьянова. Свою просьбу Павлов обосновывал тем, что у Горбачева изнурительный рабочий график. С милой улыбкой он посетовал, что для такой работы “в сутках просто мало часов”. Он только забыл сказать, что Горбачев о его выступлении ничего не знал.

“Услышав об этом, я доложил Горбачеву, — рассказывал мне Александр Яковлев. — Тот пришел в бешенство. Он узнал об этом от меня”. Но Горбачев не успел среагировать: на закрытом заседании Верховного Совета Пуго, Язов и Крючков обвинили руководство (фамилию Горбачева не называли) в предательстве интересов партии и развале страны. Язов жаловался, что сотни тысяч молодых людей уклоняются от призыва в армию. Пуго распространялся о “хаосе” и “анархии”. Агрессивнее всех выступил Крючков. Он сказал, что реформы руководства совпадают с самыми заветными желаниями ЦРУ. Он намекал на государственную измену. Это дало повод делегатам группы “Союз” повскакать со своих с мест и потребовать отставки Горбачева.

— Долой Горбачева! Долой его либеральную клику! — кричал Леонид Сухов, таксист из Харькова и член “Союза”.

— Великая держава низведена до положения попрошайки, стоящей у чужих дверей с протянутой рукой. Это вместо того чтобы работать над своими проблемами здесь, где они коренятся! — воскликнул Евгений Коган, русскоязычный депутат из Эстонии, тоже член “Союза”.

Горбачев реагировал медленно. 21 июня он наконец появился в Верховном Совете, чтобы ответить на обвинения, и сумел произнести одну из своих классических речей, правда, с видимым раздражением. Но идти до конца он не решился. В 1988-м он так же отказывался признавать свой конфликт с Егором Лигачевым. На этот раз у него не было разногласий с Павловым. Предложения премьер-министра он назвал просто “не вполне продуманными”.

Когда заседание окончилось, Горбачев вышел к журналистам. Рядом с ним стояли с каменными лицами Язов, Пуго и Крючков. “Переворот закончен”, — со смехом объявил Горбачев. Он думал, что шутит. Так оно и было.

Первое столкновение с коммунистической партией у Бориса Ельцина произошло, когда ему было 12 лет. Детство у него было безрадостное. Его отец был строительным рабочим, поровшим сына ремнем. Семья жила на Урале, в бараке рядом со стройкой — в тесной комнате ютились вшестером и еще с козой. Спали вповалку на полу. Однажды маленький Борис проснулся и увидел, что какие-то люди выводят отца из комнаты. Семье, однако, повезло: арест Николая Ельцина не завершился длительным тюремным или лагерным сроком.

Мальчиком Ельцин хорошо учился, но постоянно попадал в истории. “Я всегда был немного хулиганистый”, — сказал он мне. В пятом классе он подговорил своих одноклассников выпрыгнуть из окна первого этажа (учитель в эту минуту отлучился). Азартно дрался “стенка на стенку” и остался со сломанной переносицей, получив по носу оглоблей. В 11 лет, во время войны, они с приятелями залезли на военный склад в бывшей церкви. Ельцин пролез через три полосы колючей проволоки и стащил две гранаты с запалами. Желание было “разобрать их, чтобы изучить и понять, что там внутри”. Разбирать вызвался, конечно, он сам. Не вынув запал, стал бить молотком по гранате. Взрывом оторвало большой и указательный пальцы. Когда началась гангрена, пальцы вовсе пришлось отрезать. “Здорово, а?”

В первый спор с партией Ельцин ввязался на выпускном вечере после окончания семилетки. В числе других лучших учеников он сидел на сцене. Когда до него дошла очередь говорить, он схватил микрофон и вместо ритуальных благодарностей произнес обличительную речь. Речь была направлена против классной руководительницы — ненавистной тетки, которая унижала детей, била их тяжелой линейкой и заставляла прибираться у себя дома. “Учительница была кошмарная… Я этого, конечно, никак не мог стерпеть”, — вспоминал Ельцин. Родители и учителя онемели от ужаса. Наконец директор опомнился, подскочил и вырвал у Ельцина микрофон, велев ему сесть на место. Мероприятие было сорвано. Вместо аттестата Ельцин получил “волчий билет” — документ, лишавший его права поступить в восьмой класс. Дома отец Ельцина взялся было за ремень. Это было обычное наказание. Но тот схватил его за руку и впервые не позволил себя ударить. “Все! Больше никогда!” — объявил он. После чего отправился искать справедливость в местные партийные органы. Несколько недель кряду его отфутболивал один чиновник за другим. Наконец он нашел ответственное лицо, готовое выслушать его рассказ об учительнице, унижавшей учеников. Для проверки была создана комиссия. Учительницу уволили, а Ельцину выдали свидетельство об окончании семилетки. Он успешно прошел свое первое испытание в советском “доме ужасов”.

В середине 1991 года Ельцин стал работать над изменением своего имиджа: из политика, посягнувшего на “священную корову” и завоевавшего популярность благодаря нападкам на Лигачева, партию, Горбачева и прочих, трансформироваться в государственного мужа “новой России”. Став первым избранным президентом РФ, он надеялся наладить контакт с Горбачевым и так вступить в новую эпоху, в которой суверенность республик должна была привести к их процветанию и свободе. Ельцин отдавал себе отчет, что реальная власть по-прежнему находится в чужих руках: армии, КГБ, МВД. До него, как и до Горбачева, доходили слухи о готовящемся перевороте. Обсуждая с Горбачевым новый Союзный договор, который наделял республики гораздо большей властью, Ельцин предупредил его, что он окружен реакционерами и что те рано или поздно его предадут. Ельцин наблюдал, что произошло в январе в Литве, а в июне в Верховном Совете, когда Павлов и люди, стоявшие за ним, попытались перехватить власть. Он прекрасно понимал, что они просто так не отступятся.

Должно быть, впервые в мировой истории о перевороте объявили заранее, в официальных печатных органах.

Первыми подготавливать почву начали военные идеологи — безумные фанатики, считавшие армию священным институтом Российской империи и оплотом сверхдержавы. С благословения министра обороны Дмитрия Язова редактором ежемесячного “Военно-исторического журнала” стал генерал-майор Виктор Филатов. В журнале он публиковал отрывки из “Майн кампф”, пасквили на Сахарова и с особым усердием — сочинения Карема Раша, оглушительного певца советского империализма. “Армия, — писал Раш, — призвана… ощутить себя становым хребтом и священным институтом тысячелетней государственности”. Благодаря таким публикациям Филатов увеличил тираж своего журнала с 27 тысяч экземпляров в 1988 году до 377 тысяч в 1990-м. Славный человек был этот Филатов! Он, например, напечатал знаменитую антисемитскую фальшивку “Протоколы сионских мудрецов”, а в интервью The New York Times заявил, что считает этот документ “обычной литературой, такой же, как Библия или Коран”. Он горячо поддерживал Саддама Хусейна и в дни войны в Персидском заливе публиковал пропагандистсткие статьи в защиту Ирака. Но самой любимой его мишенью была либеральная пресса. Однажды Филатов написал: “Жаль, что сейчас у нас нет Берии! Если бы он почитал теперешний «Огонек», он бы половину редакции расстрелял, а оставшихся подонков отправил бы гнить в лагерях”. Тему развивал другой журнал ультраправых, “Наш современник”, заявлявший, что армия не только вправе, но и обязана принимать живейшее участие во внутренних делах страны.