Довольно долго первые реакционеры страны — такие как Язов, Крючков и Пуго — прятались за спинами людей, подобных Филатову, Рашу и редакторам “Нашего современника”. Им вовсе не улыбалось обвинение в госизмене. Но со временем все эти условности были отброшены. 9 мая 1991 года газета Александра Проханова “День” опубликовала дискуссию с главными армейскими консерваторами: Валентином Варенниковым, командующим сухопутными войсками и операцией в Вильнюсе; Игорем Родионовым, ответственным за побоище в Тбилиси в 1989 году; Олегом Баклановым, одной из ключевых фигур военно-промышленного комплекса СССР. Лишь наивный человек, прочитав эту беседу, не пришел бы к выводу, что эти люди мечтают о государственном перевороте. Бакланов с подкупающей скромностью говорил об умении военных управлять государством. Умение это они готовы продемонстрировать и продемонстрируют: “У оборонщиков гораздо больше опыта организационной работы, чем, скажем, у новоиспеченных политиков, которые не в состоянии даже обеспечить вывоз мусора с московских улиц”.

Если Горбачеву нужны были еще доказательства того, что слова реакционеров не разойдутся с их делом, он их получил в конце июня.

20 июня министры иностранных дел США и СССР проводили переговоры в Берлине в преддверии встречи Горбачева с Бушем в Москве (она должна была состояться через месяц). Госсекретарь Джеймс Бейкер и глава советского МИДа Александр Бессмертных провели вместе целый день, обсуждая самые разные вопросы. В конце дня Бессмертных вернулся в посольство, и тут ему позвонил Бейкер. Он настаивал на том, что срочно необходима новая встреча.

— Джим, что случилось? В чем дело? — спросил Бессмертных, прекрасно говоривший по-английски.

— Дело очень срочное, — ответил Бейкер. — Нам нужно встретиться.

Бессмертных сказал, что у него назначена встреча. Может это дело подождать?

Американский госсекретарь попытался подобрать слова, чтобы Бессмертных понял всю серьезность ситуации, и в то же время не выдать никаких подробностей: телефонную линию наверняка прослушивали.

— Вопрос довольно щекотливый, — сказал он. — Если я поеду к вам, за мной поедет охрана, в городе поднимется шум. На нас налетят журналисты. Если можете, приезжайте ко мне в гостиницу, но только, пожалуйста, не поднимая никакого шума!

— Это действительно так срочно? — продолжал спрашивать Бессмертных. — У меня назначена встреча.

— На вашем месте я, наверное, отложил бы все встречи и немедленно приехал.

Бессмертных сел в обычный посольский автомобиль и отправился к Бейкеру. С собой он захватил советника — специалиста из Института США и Канады. Но Бейкер сказал, что хочет поговорить с Бессмертных с глазу на глаз.

Оставшись с советским коллегой наедине, Бейкер сказал: “Я только что получил сообщение из Вашингтона. Насколько я понимаю, это данные разведки. Судя по всему, может произойти попытка сместить Горбачева. Дело крайне деликатное, мы должны как-то передать эту информацию. Из того, что мы знаем, следует, что в перевороте примут участие Павлов, Язов и Крючков. Это очень срочно. Необходимо известить Горбачева”.

Американцы получили сведения от мэра Москвы Гавриила Попова. Это он рассказал послу США в Москве Джеку Мэтлоку, что КГБ и армия готовят путч.

Бейкер спросил, можно ли позвонить Горбачеву по прямой линии из советского посольства в Берлине. Бессмертных ответил, что это бессмысленно: такие линии прослушиваются КГБ. Бейкер предложил устроить частную беседу Горбачева с Мэтлоком. Бессмертных согласился.

22 июня Горбачев, Крючков, Язов и прочие советские руководители приняли участие в ежегодной церемонии: возложили венки к могиле Неизвестного солдата у Кремлевской стены. Настоящая сцена из шекспировской трагедии: монарх в окружении приближенных, почтительных советников, тех, кто его предаст.

После церемонии Горбачев коротко переговорил с Бессмертных. Тот спросил его, как прошла встреча с американским послом.

Очень хорошо, ответил Горбачев. Получив информацию, он “строго поговорил” с подозреваемыми заговорщиками. Только и всего.

20 июня 1991 года, то есть в тот же день, когда Бейкер встречался с Бессмертных, аналитик из КГБ составил отчет, где цитировал “представителя окружения М. С. Горбачева”. Документ содержал бесстрастную оценку возможностей либо отстранения Горбачева от власти, либо — хотя бы — принуждения его к более консервативной линии. В документе, обнародованном впоследствии российской прокуратурой, отмечалось, что администрация Буша смотрит на Ельцина свысока и расценивает его возможный приход к власти в стране как “катастрофу” для американо-советских отношений. Также окружение Буша стало задаваться вопросом, не позиционирует ли Лукьянов себя как возможного преемника Горбачева. Документ сообщал, что “в ближайшем окружении М. С. Горбачева полагают, что наиболее логичным, разумным и приемлемым для дальнейшей судьбы СССР” было бы “убеждение” Горбачева повторить “сценарий действий”, когда он в самый последний момент отверг программу “500 дней”. Имя источника “из окружения” не называлось.

То было время предательства. По чуть-чуть, понемногу заговорщики ослабляли власть президента. Июньская попытка в Верховном Совете отобрать у него полномочия провалилась, но они не оставляли усилий и подрывали горбачевский авторитет тысячью разных способов.

Вопреки данным обещаниям, военные провели ядерные испытания в Семипалатинске и на Новой Земле, не спросив ни согласия республик, ни разрешения властей. Министерство обороны и Генштаб практически нарушали ненавистный им Договор об обычных вооруженных силах в Европе, изворотливо трактуя правила подсчета вооружений. Пока Горбачев получал в Осло в июне Нобелевскую премию мира, Генеральная прокуратура официально освободила от ответственности войска, принимавшие участие в атаке на Вильнюс. В тот же день советские войска в Литве установили 15 блокпостов и арестовали двоих человек. Так Горбачеву испортили триумфальную нобелевскую пресс-конференцию: ему пришлось отвечать на неудобные вопросы. Горбачев очень хотел получить приглашение на саммит Большой семерки, группы промышленно развитых стран, в Лондоне. И в это же время командующий советскими войсками в ГДР направил в немецкий МИД письмо, в котором угрожал приостановить вывод войск, если Бонн не поторопится со строительством квартир в СССР для возвращающихся частей.

После каждого такого происшествия официальные лица всячески отрицали его политический подтекст, но на самом деле все сильнее нажимали на курок.

Проморгать момент было легко. Несмотря на все зловещие сигналы, в начале лета в Москве настроение было умеренно оптимистическое. Горбачев, судя по всему, снова сменил курс и был готов пойти на мировую с Ельциным и главами союзных республик. Подготовка нового Союзного договора шла без обычных осложнений.

Но через три дня, после того как Ельцин своим указом запретил партийные ячейки в госучреждениях, и за неделю до прилета Джорджа Буша на переговоры с Горбачевым главная газета реакционеров “Советская Россия” напечатала невероятное воззвание под названием “Слово к народу”. В этом письме от 23 июля, подписанном консервативными генералами, политиками и писателями, говорилось, что Россия переживает “огромное небывалое горе”: