Реакция Кремля последовала мгновенно: «признавая право дружественных Германии и Болгарии на принятие мер, обеспечивающих интересы их безопасности», советское правительство выразило «глубокую озабоченность» и надежду на то, что «меры, принятые Германией и Болгарией, не будут связаны с нарушением интересов безопасности СССР». И разумеется, из Берлина и Софии мгновенно донеслось эхо: нет, ни в коем случае не будут.

Резко отреагировал только Остров: несмотря на заявление о том, что «происходящее ни в коем случае не следует рассматривать как повод для ухудшения отношений с Великобританией», 5 марта Соединенное Королевство закрыло посольство в Софии. Правда, как свидетельствуют документы из британских архивов, рассекреченных в 1991-м, в ходе последней аудиенции м-р Ренделл «наедине, оговорив отсутствие премьер-министра, обсудил с царем возможность в дальнейшем прямых консультаций по вопросам двусторонних отношений в случае изменения ситуации на Балканах», и что-то было согласовано, но в Берлине об этом, разумеется, не узнали...

Гитлеровские войска на улицах Болгарии

Часть 4. ВОЙНА МИРОВ

А ТЫ БОРИСЬ, БОРИС...

Итак, союз с Рейхом стал фактом — и, надо сказать, вполне понятным народу, который, скорее, не понял бы союза с греками, сербами и их патронами, не принесшими Болгарии ничего, кроме унижения и боли, тогда как от Германии болгары, напротив, зла не видели. Гитлер — это, конечно, нехорошо, но об этом тогда, до всех освенцимов и лидице, никто еще ничего точно не знал. Знали только, а чуть позже и убедились, что Борису удалось сделать почти невозможное, примерно как Франко, не превратившись в покорного сателлита даже в моментах общественно принципиальных, типа «еврейского вопроса» или участия в военных действиях.

И действительно, не было никакого видимого подчинения, по крайней мере политического. Немцы пришли, прошли и ушли, оставшиеся две-три тысячи солдат технического обеспечения погоды не делали, глаза никому не мозолили, а если где-то и появлялись, вели себя более чем прилично. При этом над посольством СССР — почти рядом с амбасадой[149] Рейха — по-прежнему развевался алый стяг, над посольством США — звездно-полосатый, а что касается «Юнион Джека»[150], газеты и радио день за днем твердили: войны с Великобританией никто не хочет, и если м-р Ренделл вернется, встретим вином и цветами.

Правда, ужесточился режим управления: арестовывать начали чаще, отпускать — реже, появились лагеря для «неблагонадежных» и очень неприятные поправки в УК, — но поначалу без всяких признаков «охоты на ведьм». Вообще, для принятия этих мер были реальные основания: вовсю резвились английские и югославские спецслужбы, имевшие в Софии неплохую агентуру среди «правых оранжевых» (и это не говоря об оживлении «красных»). В начале апреля случилась даже попытка переворота, никем, впрочем, не поддержанного и потому выглядевшего скорее фарсом. Особых репрессий после него, несмотря на сложное время, не последовало, и лидер неудавшегося путча, д-р Димитр Михов Димитров, ака[151] «Гемето», успешно (и говорят, не без ведома, если не с помощью Дворца) убежал в Турцию. Вскоре он объявился в Каире, где, под крылышком MI-6, создал Национальный комитет «Свободная и независимая Болгария» с сетью радиостанций, вещавших на Болгарию о том, что «режим Филова» (царя не трогали) надо менять на «правительство единения и спасения», с Рейхом рвать, с сэрами дружить. А британские самолеты время от времени разбрасывали над болгарскими городами и листовки — впрочем, имевшие примерно тот же эффект, что и речи «легальной оппозиции» в парламенте, то есть практически нулевой.

А между тем 6 апреля началась «Десятидневная война» — оккупация вермахтом Югославии, и уже 8 апреля в занятом немцами Скопье собрался всеобщий курултай уцелевших огрызков ВМРО всех направлений, загнанных сербами в глубокое подполье. Участвовали в собрании и коммунисты, учредившие Болгарский акционный комитет, а на следующий день прибыли эмиссары аж из Софии. Вопрос на повестке дня стоял один: что теперь?

Немецкие солдаты на Балканах

Ответы варьировались. Представители Иванушки, только-только прибывшего из Рима в Загреб — столицу отныне «независимой» Хорватии, предлагали независимость Македонии в качестве «второй Болгарии» под прямым протекторатом Рейха. Кто-то стоял за автономию в составе царства. Кто-то — за воссоединение без оговорок. Немцы, приглашенные в качестве почетных гостей, пожимали плечами, давая понять, что как решите, так тому и быть — мол, мы тут люди временные и в политику не лезем. «Необходимо проверить настроения, — записал 11 апреля Филов, — а для этого послать делегацию. Но пусть заявят, что нас устроит только воссоединение».

В итоге чаша весов склонилась в сторону Софии. Решили воссоединяться, при полном одобрении абсолютного большинства населения края — кроме, понятно, сербских чиновников и «осадников». Иванушка на такое решение ответил, что лично не согласен, на царя за 1934-й по-прежнему зол, а потому не вернется. Зато лидер «красных», Методи Шаторов (позывной «Шарло»), к лютому возмущению руководства Коммунистической партии Югославии (КПЮ), объявил о переходе Компартии Македонии в состав БКП, — и тут пошли всякие интересности, о которых, однако, поговорим позже.

А пока что, 19 апреля, 5-я болгарская армия, восторженно приветствуемая населением, вошла на территорию «третьей сестрицы» и отнятых сербами западных окраин, а на следующий день 2-я армия заняла Западную Фракию и Беломорье, еще 13 апреля объявленные Берлином «насильственно отторгнутыми от Болгарии и подлежащими возвращению».

Тут, однако, всё было совсем не так просто, как в Македонии. Вернее, были и цветы, и слезы радости, и вино, но после «размена населением» — вернее, серии депортаций — болгар оказалось хотя и больше, но уже не намного. Эллины, естественно, расценили случившееся как оккупацию, и уже 28 сентября в округе Драма по призыву греческих коммунистов случилось восстание, — продержавшееся, не считая зачисток, менее суток, но ожесточенное.

«БОРИС НАШ ЦАРЬ! ДА ЗДРАВСТВУЕТ БОРИС!»

22 апреля в Вене определилась судьба Македонии. Запад ее, с массой албанского населения, передавался «под опеку Его Величества Виктора-Эммануила, короля Италии и Албании, императора Эфиопии», а всё остальное признавалось «зоной болгарских интересов», с оговоркой: «в соответствии с мнением населения», — и поскольку мнение населения уже прозвучало, Берлин «безусловно признал волю народа».

Правда, с Римом у Софии возникли сложности: Болгария объявила себя еще и «покровителем и гарантом интересов болгарского населения итальянской зоны влияния», оставив за собой право «в будущем вернуться к справедливому решению этого вопроса», против чего Берлин, несмотря на неудовольствие дуче, тоже возражать не стал, но велел вернуться