24 апреля добили последние нюансы. По соглашению Клодиус—Попова Рейх получил эксклюзивное право разрабатывать рудные месторождения Македонии, а Болгария обязалась оплатить долги «бывшей Македонской бановины бывшей Югославии» немцам и признала «ограниченный суверенитет своих военных властей в Македонии до полного окончания военных действий», то есть права военной юрисдикции Германии на «освобожденных территориях».

В этот момент политика и царя, мгновенно (отнюдь не официозом) названного Освободителем и Воссоединителем, и его правительства была очень популярна. И удивляться тут нечему. Не сделав ни одного выстрела ни по грекам, ни по югославам, не пролив ни капли крови, сохранив вменяемый уровень жизни, Болгария закрыла все болезненные проблемы, не только вернув утраченное в 1913-м и 1919-м, но и (без оккупации, по просьбе населения!) приняв наконец «третью сестрицу» под родимый кров, а ко всему прочему еще и добившись от Берлина гарантий неучастия в войне.

Причем с точки зрения международного права всё выглядело безукоризненно. Лондон и Вашингтон, разумеется, «второе Воссоединение» не признали, но их позиция (лечь под немецкие танки, «положившись на великодушие Англии и Америки») выглядела, мягко говоря, циничной, а вот позиция царя («Болгария твердо придерживается политики мира, но положение на Балканах от нее не зависит»), наоборот, — здравой и убедительной. Да и Москва, мнение которой для многих в Софии означало многое, получив официальное заявление с формулировкой «руководствуясь польским прецедентом 1939 года...», в середине мая «аргументы болгарского правительства приняла к сведению».

Так что всё было просто замечательно — по крайней мере, на тот момент. Общие снизу доверху настроения лучше всего переданы одним из тогдашних депутатов, спустя несколько лет давшего интервью немецкому журналисту Отто Брегхольцу: «Все мы находились в состоянии опьянения от мысли, что с нами впервые в истории поступили по справедливости, которой мы давно безуспешно добивались. Правда, иногда в нас шевелилось что-то вроде нечистой совести, поскольку мы не завоевали или захватили наши новые земли, а получили их в качестве подарка, что-то вроде тревожного чувства, что однажды прекрасный сон обернется жестоким пробуждением. Но в принципе все мы, от крайних националистов до коммунистов, были довольны результатами, которые нам принес "новый порядок" Гитлера на Балканах, а что касается возможного поражения Рейха, хотя об этом вслух не говорилось, все были уверены, что Его Величество на этот случай имеет контакты с англичанами».

ША, УЖЕ НИКТО НИКУДА НЕ ИДЕТ...

Но наступило 22 июня, и эйфория начала рассеиваться. В войну Рейха с СССР не верили до последнего дня. То есть в «верхах», конечно, многое знали и понимали, но для общества в целом случившееся стало ударом, и очень неприятным. Первоначальные успехи гитлеровцев многих обескуражили, и «лояльная оппозиция» растерялась.

Кто-то сделал вид, что он «в домике», кто-то осторожно поддержал власти, но в основном тему внешней политики свернули и начали критиковать проколы правительства во внутренних вопросах, что не особо поощрялось, но и не запрещалось. Разве что «красные» (10 депутатов) поспешили к трибуне с призывом «не допустить использования своей земли и своих Вооруженных сил для разбойнических целей германского фашизма», но в начале июля их просто лишили мандатов как «провокаторов», а затем, на всякий случай, и «закрыли».

Но это в «верхах». С «низами» было сложнее. «Как в Софии, так и в провинции, — докладывал руководству Никола Гешев, шеф Управления "А", — эта весть[152] воспринята населением как неожиданность и встречена с унынием». Филов, ознакомившись с докладом, уже 24 июня встревоженно занес в дневник: «Это реальность. [...] Наш народ, особенно крестьянские массы, питает наилучшие чувства к русскому народу. [...] Есть убеждение, что многомиллионный русский народ с его необъятной территорией непобедим. [...] Следует признать, что Его Величество был прав...».

Что подразумевается под «прав», в доступном мне отрывке (цитирую по публикации профессора Л. Валиевой) не сказано, но по контексту можно догадаться: несмотря на ошеломляющие успехи вермахта на Восточном фронте в первые месяцы войны, о вступлении в войну в Софии никто даже не заикался.

В целом, чуть забегая вперед, можно сказать, что «соучастие» Болгарии, прозванной «своенравным недосоюзником», в действиях Рейха свелось к поставке консервов, кож и дубленок (в порядке взаиморасчетов), полицейским функциям в ряде районов Сербии (по просьбе правительства Недича) и отправке в район боевых действий санитарного поезда, который, курсируя под флагом нейтральной страны от Ленинграда до Крыма, оказывал помощь всем, кто нуждался.

Даже в декабре, под сильнейшим нажимом Гитлера объявив «символическую» войну Соединенному Королевству и США, насчет СССР Борис, несмотря на все настояния Филова и других «гитлерофилов», уперся так прочно, что фюрер дал задний ход, заявив, что «этот балканский князек так ославянился, что, видимо, уже забыл, что когда-то был немцем».

Единственное что, в какой-то момент всколыхнулись нацики: генерал Луков объявил «всеобщий смотр» «легионеров», готовых ехать на Восточный фронт, однако из почти девяти тысяч откликнувшихся на призыв юнцов записываться, когда дошло до дела, пришли всего 711, из которых половину развернули как несовершеннолетних, велев сперва школу закончить. В конечном итоге добровольцев оказалось менее сотни, и пробираться на фронт им пришлось своими силами, поскольку вождь «Легионов», устав иметь дело с делегациями возмущенных родителей, инициативу свернул.

А так дипломатические отношения с СССР остались в полном объеме, по просьбе Кремля именно болгарское, а не шведское, как хотел Берлин, посольство в Москве представляло интересы Германии, торговые договоры действовали, и даже советские фильмы в клубе при посольстве по-прежнему крутили для всех желающих. Правда, «желающих» ведомство Гешева отслеживало, но в этом не было ничего нового, тем более что основную часть «сочувствующих» (включая множество нелегалов) взяли под колпак еще по итогам «Соболевской акции», а теперь «интернировали» в административном порядке, — и в общем, следует признать, не без определенных оснований...

КОГДА ПРИКАЗ НАМ ДАСТ ТОВАРИЩ СТАЛИН...

Смущало ли что-то болгарскую общественность и «маленького болгарина» в 1941-м? В целом не очень, и эту позицию наиболее четко выразил демократический журналист и политик Данаил Крапчев в беседе с советским атташе по культуре: «Мы друзья СССР. Но если Советский Союз делает общее дело с ультракапиталистической Англией и ультракапиталистической Америкой, а раньше делал общее дело с гитлеровской Германией, почему нам во имя наших национальных интересов не принять сотрудничества с гитлеровской Германией, которая обещает нам помочь, при том что Англия и Америка ничего не обещают? Это вовсе не означает отрицания демократии».

А вот кто сразу заявил о необходимости немедленно начинать «национально-освободительную борьбу против фашизма», так это «красные» — в лице зарубежного тов. Димитрова, от имени возглавляемого