– И сколько же среди них вампиров? – шепотом спросила Жюстина.

– На скамьях – все, – прошептала в ответ Кармилла. – Я их чую. А вон те двое, у алтаря, кажется, нет. Их пока еще не заразили.

Жюстина пересчитала про себя людей, стоявших на коленях на скамьях. Двадцать четыре. И все вампиры, если Кармилла не ошибается, – а Жюстина подозревала, что не ошибается.

Утром мистер Джастин Фрэнк и молодой щеголь граф Карнштейн вышли из дома номер пять по Музеум-утца и отправились в аббатство Святого Игнатия – Сент-Игнац по-венгерски, как сказала Кармилла. Едва они вышли за дверь и двинулись по проспекту к Дунаю, Кармилла сказала:

– Может быть, вам удобнее будет говорить по-французски? Я знаю, что это ваш родной язык. А во времена моего детства это был язык знати.

Жюстина кивнула, и они перешли на французский. Несмотря на всю опасность и сложность их задачи, Жюстина была рада, что можно поговорить на родном языке. В Лондоне редко выпадал такой случай!

Они решили надеть мужскую одежду: если их поймают при попытке пробраться в аббатство, это можно будет объяснить шуткой – подобные выходки свойственны молодым людям, не так ли? Молодые женщины, пытающиеся проникнуть в аббатство, к монахам, вызовут больше подозрений.

Попасть в аббатство оказалось нетрудно. Они подошли к маленьким задним воротам, Жюстина развела в стороны прутья решетки, а затем, когда они прошли, снова выпрямила.

– Нам нужен наблюдательный пункт, чтобы оттуда можно было разглядеть в общих чертах, что здесь происходит, – сказала Кармилла. К счастью, с тыльной стороны штукатурка на колокольне кое-где осыпалась. Цепляясь за выщербленные места, Кармилла сумела взобраться на колокольню и спустить веревку, предусмотрительно намотанную вокруг талии, под сюртуком графа Карнштейна. Времени было чуть за полдень, и вокруг никого не видно. Может быть, у монахов как раз обед? Жюстина взобралась наверх по веревке. Сидя на колокольне, под большим медным колоколом, они стали ждать. Окна тут были со всех четырех сторон. Если кто-то войдет или выйдет, они сразу увидят.

Долго ждать не пришлось. Даже раньше, чем ожидала Жюстина, из дормитория вышел целый строй монахов и направился к церкви. Почему сейчас? Насколько знала Жюстина, сейчас не время молитвы. Она присела так, чтобы над подоконником торчала только голова – она надеялась, что так монахи снизу ее не заметят.

– С ними двое мужчин, – сказала сидевшая рядом Кармилла. – Я имею в виду – не монахов.

Жюстина их не видела, но ведь у нее зрение было не такое острое, как у Кармиллы. Все монахи вошли в церковь. От угла колокольни спускалась вниз узкая каменная лестница. Кармилла подошла к лестнице, на мгновение исчезла, затем появилась снова и жестом подозвала Жюстину. Пролетом ниже в спиральной лестнице была щель, через которую можно было разглядеть, что происходит внизу. Все монахи, кроме двоих, сидели на скамьях. Но в этих людях в коричневых рясах не было ничего свирепого или вампирического, и Жюстина подумала: может, Кармилла все-таки ошиблась? Разве можно, даже с ее превосходным обонянием, отличить вампиров на таком расстоянии?

Те двое стояли по обе стороны алтаря, словно чего-то ждали. Чего?

Открылась боковая дверь, и вошел человек – очевидно, не монах, потому что на нем был обычный сюртук и брюки, только сверху накинута какая-то риза. Жюстина сразу узнала его по описанию Кэтрин, которое слышала в тот вечер, когда они рассказывали друг другу о своих приключениях и открытиях: «Похож на рождественского деда в современной одежде». Так это профессор Ван Хельсинг! У него была белая борода и венчик седых волос вокруг головы. Сверху было видно лысину на макушке.

За ним шел другой мужчина, помоложе и более аккуратного вида. Доктор Сьюард? Он был чисто выбрит, а о профессоре Вамбери Кэтрин говорила, что у него борода и усы. Прендика Жюстина узнала бы, она ведь не так давно видела его в последний раз – это он вводил ей эфир в ту страшную ночь, когда Адам хотел заменить ее мозг мозгом другой женщины, которая любила бы его так, как Жюстина не могла. Она встряхнула головой, словно хотела отогнать непрошеные мысли – сейчас не до них. Нужно внимательно следить за тем, что происходит внизу. Так, значит, второй – по всей видимости, Сьюард. В руках у него была украшенная замысловатыми узорами чаша, какие обычно используют для причастия.

Ван Хельсинг уже стоял у алтаря. Сьюард, если это был он, поставил чашу перед ним, затем отступил к апсиде, прислонился к одной из каменных колонн и скрестил руки на груди. На мгновение Ван Хельсинг опустил взгляд вниз, на чашу. Затем вскинул руки и начал говорить – по-немецки, поэтому Жюстина не все понимала, тем более что смысла в его речи просматривалось немного. «Реки крови… день искупления… пир на крови еретиков и богохульников…» Сильный голос человека, привычного к чтению лекций, эхом отдавался в каменном алтаре. Жюстина взглянула на Кармиллу – может быть, графиня лучше понимает, что происходит? Ведь она-то знает немецкий. Но Кармилла пожала плечами, словно хотела сказать: «И я тоже не знаю».

Ван Хельсинг поднял чашу. Начал что-то говорить нараспев… о, да это же латынь. «Кровь Господа нашего… даровавшего жизнь вечную… берите, пейте». Это не молитва перед причастием! Или все-таки она, но искаженная: ни слов о смирении, ни призыва служить церкви. Все лишь о вечной жизни, которую дает кровь, о блаженстве во веки веков. Жюстина содрогнулась: никогда в жизни у нее не было такого явственного ощущения, что перед ней – воплощение зла. Даже Адам, убийца стольких людей, не вызывал у нее такого ужаса. Неужели кто-то способен ради своих целей осквернить то, что свято для всех?..

Ван Хельсинг закончил свою речь. Один за другим монахи поднялись со скамей, подошли к алтарной ограде и опустились на колени на подушки. Ван Хельсинг обошел всех по очереди, поднося чашу к их губам. Каждому, кто пил, он пристально смотрел прямо в глаза и что-то говорил – так тихо, что Жюстина не могла разобрать.

– Это не вино, – прошептала Кармилла. – Это кровь. Я чувствую запах даже отсюда.

Но Жюстина почему-то и сама уже догадалась об этом. Все это выглядело отвратительным глумлением над обрядом причастия. Кэтрин рассказывала, как Моро извратил религию у себя на острове. А теперь Ван Хельсинг делает то же самое в центре европейской столицы.

– Вам слышно, что он им говорит? – прошептала Жюстина. Кармилла покачала головой.

Двадцать два… двадцать три… двадцать четыре. Все монахи выпили, все вернулись на скамьи, на свои места. Наконец Ван Хельсинг снова заговорил по-немецки:

– Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа в вас, ныне, и присно, и во веки веков. Аминь.

Сьюард все так же стоял, прислонившись к колонне, и бесстрастно наблюдал, словно все это был спектакль, а он – всего лишь зритель.

Затем, один за другим, монахи вышли из церкви – остались только те двое у алтаря. Они так и стояли, спрятав ладони в рукава.

Ван Хельсинг обратился к одному из них: