«Несмотря на ужасающее количество самолетов на поле, – как позднее напишет Сюзанна Торрес, – там витал вирус летаргии, причем инфекционная обстановка ухудшалась жарой середины июня. Но нет, кто-то заправляет «фарман» из нескольких топливных грузовиков. Один из пилотов поворачивается посмотреть на нас. Знакомое лицо. Нет, мы не ошибаемся: это – Сент-Экзюпери! Великий летчик, похоже, волнуется. «Мы улетаем в Алжир», – объясняет он в ответ на наш вопрос. Уф! Это наш последний шанс. Он должен взять нас, но он вроде бы не в восторге от этой мысли. «Фарман», который ему предстоит пилотировать, – «этот старина», за которым никто не ухаживал и который никто не проверял. Да и он сам незнаком с этим самолетом. Риск большой! Но, видя наше желание лететь, пилот обреченно пожимает плечами. Будь что будет. Его наблюдатель, Азамбр, помогает нам забраться на борт, и мы сидим в машине, с тревогой ожидая взлета, напуганные помехой, возникшей в последнюю минуту».

Помеха оказалась не фатальной, и «старая корзина» с Сент-Эксом за штурвалом с тяжелыми вздохами заскрипела вдоль взлетно-посадочной полосы и взмыла в воздух. На аэродроме в Перпиньяне, где они приземлились, чтобы заправиться горючим, хаос усиливался присутствием группы возбужденных польских летчиков, рвавшихся вылететь в Алжир на многочисленных бесхозных самолетах, которые загромождали все летное поле. Найдя неожиданную поддержку в лице адъютанта Ноге, эти бездомные «таксисты» уже готовы были образовать новое летное подразделение, но их остановил пустоголовый офицер (очередной!), заявивший, что начнет стрелять, чтобы не дать им взлететь, так как ни один из них не имел лицензии французского пилота! Отзывчивый, как и всегда, Сент-Экс сжалился над их тяжелым положением и взял одного или двоих из них на борт своего «фармана».

После взлета он взял курс на юг, на Оран. Измученная днями и неделями непрерывного движения, работой и волнениями, Сюзанна Торрес уснула. Внезапно она проснулась, почувствовав, как кто-то трясет ее за плечо: это Сент-Экс пытался ее разбудить. Он не хотел брать пассажирок на борт, но теперь, когда таковая имелась под рукой, собирался удостовериться, что и она разделяла с ним его тревогу. «Фарман», объяснил он ей, медленно рассыпается прямо в воздухе, на ходу теряя свои части. Это будет чудом, если они сумеют преодолеть море. Ему не удалось преодолеть потребности истощенной женщины в отдыхе, но немного погодя ей пришлось снова проснуться. На сей раз Антуан рассказал ей, что они перелетели через Балеары и теперь их преследовали итальянские истребители. Скорее всего, истребители оказались испанскими, поскольку преследование скоро прекратилось. Самолет рассыпался на части достаточно долго и позволил Сент-Эксу благополучно посадить свой «Ноев ковчег» (в котором находилась и собака, и женщина) на аэродроме в Оране, который, совсем как тот, откуда они только что взлетали, оказался переполненным самолетами, вроде какой-нибудь автостоянки.

На аэродроме их приветствовал капитан Пенико и два других пилота. Когда Алиас, волновавшийся за судьбу части своей авиагруппы, прилетел из Алжира на следующее утро, он обнаружил Сент-Экса вытянувшимся в тени под крылом «фармана». В тот вечер, 23 июня, группа вновь соединилась на Мезон-Бланш, алжирском аэродроме.

Офицеров разместили в гостинице «Алетти», и Сент-Экзюпери сразу же позвонил другу Жоржу Пелисье с просьбой немедленно приехать. Милому доктору пришлось идти через затемненный город, где патруль с расчехленными штыками вырисовывался из темноты каждый раз, когда он проходил мимо общественного здания. В «Алетти» изможденный, измученный невыносимым напряжением и интенсивностью событий, вместившихся в предыдущие дни и ночи, Сент-Экс уже лежал в кровати. «Ах, Франция, – проговорил он. – Какой разгром!» В нескольких ярких предложениях он обрисовал картину того «чудовищно бесполезного массового бегства в пустоту», которую он так образно описал спустя полтора года в «Полете на Аррас». «Он рассказал мне, – вспоминал потом Пелисье, – об ужасе, который он испытывал к мистике гитлеризма, претендующей просуществовать тысячу лет. И постепенно его голос стих, последние слова он едва проговорил, перейдя на бессвязное бормотание. Измученный до предела, он заснул. Когда я увидел, что он спит на ходу, я поднялся, выключил лампы и на цыпочках вышел, оставив его спать сном младенца».

Проснувшись поутру, Сент-Экзюпери узнал, что Петен запросил перемирия. Новости погрузили группу в состояние мрака, а «Вахтенный журнал» 29 июня вышел под заголовком: «День национального траура». Отрезанные от своих семей, оставшихся во Франции, о которых они, естественно, волновались, офицеры и гражданские были к тому же расстроены враждебным приемом в Алжире. Местные жители считали пилотов ответственными за бегство (многие из местных никогда не покидали безопасные берега Северной Африки), и все вокруг них ворчали: «Посмотрите на них… Вам следовало бы знать, что они прибегут сюда! А на фронте, где они так нужны, нет ни одного французского самолета!»

По правде говоря, набив свои самолеты запасными частями и умудрившись переправить свои грузовики, члены разведывательной авиагруппы 2/33 оказались в числе немногих воинских подразделений из метрополии, которые могли все еще продолжать боевые действия. В течение непродолжительного времени самые дикие слухи витали в воздухе, были даже разговоры об отправке их в Тунис, чтобы участвовать в «войне мести» против Италии. Но эта дикая надежда умерла почти сразу, как только родилась, а вместо этого им приказали разоружить «блоки» согласно условиям перемирия.

Алиасу и большинству его товарищей-офицеров потребовалось некоторое время, чтобы принять подобную оскорбительную развязку, поскольку их первым желанием было продолжить борьбу, так или иначе. И действительно, несколько дней Алиас обдумывал идею о возможном перелете его группы в полном составе в Гибралтар, чтобы присоединиться к британцам. Его показное нежелание разоружать «блоки» привело к скандалу с полковником, командующим аэродромом в Мезон-Бланш, который не придумал ничего лучше, чем направить ночью часть своих людей демонтировать оружие с самолетов, наивно полагая (он ошибался), что наземные команды не присутствуют на поле.

Проинформированный своими подчиненными о случившемся, Алиас резко отказался позволить любым «посторонним» касаться его самолетов, утверждая, как он уже сделал это в Шатору, что он боевой офицер при исполнении, несущий ответственность за эксплуатационную единицу. Командир, который был из «штабных», сломал стек и, в завершение всего, как стало ясно через мгновение, поехал напрямую к генералу Рене Буска, бывшему в то время старшим офицером в военно-воздушных силах Франции в Северной Африке.

Внезапно, после многих недель напряженной аэрофотосъемки, члены авиагруппы 2/33 оказались не у дел. Все их занятия сводились к построению на летном поле в восемь утра и обычным хозяйственным работам в утренние часы. Более молодые пилоты, как и механики, проводили дневные часы на пляже. Вечером бар гостиницы «Алетти» заполнялся офицерами и пилотами, горящими желанием продолжить борьбу. «Сент-Экзюпери, – как позднее вспоминала Сюзанна Торрес, – бывал там редко. Он не верил в возможность возобновления борьбы из Северной Африки. Его аргументы имели здравый смысл, способный разрушить любые мечты. Он развивал их по ходу дела и чувствовал, как он причиняет боль этим энтузиастам. Таков он был и предпочитал не бросать зерно сомнения в эти объединенные надеждой братства. Он объяснил как-то мне свои сомнения с присущей ему изумительной, слегка грустной улыбкой: «Нет никакого смысла убивать их веру».