Если Сент-Экзюпери под убедительным влиянием Кресселя и Бержери, возможно, на миг и соблазнялся идеей начать работать в Виши (дабы «спасти мебель», как образно выражались французы), мысль эта, похоже, все меньше привлекала его с каждым новым посещением этой погруженной в обманчивую дремоту столицы. Пока некоторые благонамеренные французы пытались утвердить в Петене его способность к сопротивлению, другие, начиная с Лаваля, изо всех сил старались снискать расположение немцев. Действительно, еще до конца августа Лаваль достиг такой низшей точки заискивания, что счел себя обязанным нанести визит маршалу фон Брошичу в его штабе в Фонтенбло и предложить ему помощь французских военных самолетов для бомбардировок Англии (унизительная попытка пинать бульдога еще до того, как он будет низвержен), от которой маршал с прусской наглостью отказался за ненадобностью!

Как бы сильно он ни восхищался британцами, Сент-Экзюпери никогда не считал, что Великобритании одной удастся спасти Францию от ее ужасной участи. Единственная страна, которая могла бы выступить противовесом индустриальной и военной мощи Германии, была Америка. Она продемонстрировала это в ходе Первой мировой войны, и прецедент непременно повторился бы снова. Гнев Антуана на военных дебилов, запретивших когда-то американским корреспондентам фотографировать французскую военную технику (полностью устаревшую), происходил, как показывают записи в его записной книжке, от его веры, что это глупое и неразумное вето лишь отравляло франко-американские отношения, а в тот момент следовало изо всех сил стараться улучшить их. По той же самой причине и как способ привлечь к себе симпатии Америки, Антуан надеялся, что Франция могла бы прийти на помощь Финляндии, когда ее атаковала Россия, и вовлечь в войну Соединенные Штаты. Вместо этого своим ничегонеделанием французы только усилили позиции американских изоляционистов, которые (даже когда они не проявляли откровенно пронемецкие или антибританские настроения) не могли видеть причин помогать такой стране, как Франция, столь явно демонстрировавшей нежелание оказывать сопротивление. Именно эта уверенность в своей правоте заставила его когда-то добиваться встречи с Полем Рено. Он видел в Америке единственную надежду для Франции.

И, словно в подтверждение этого, пришла телеграмма от его нью-йоркских издателей, приглашающих его снова пересечь Атлантику. Было продано четверть миллиона экземпляров книги «Ветер, песок и звезды», обладательницы национальной книжной награды за лучшую документальную книгу 1939 года. По другую сторону океана у него скопились существенные гонорары. Не желая покидать израненную страну в такой отчаянный момент, Сент-Экс все же не мог не поддаться искушению получить причитавшиеся ему деньги. Время еще не отделило его от тех драматических событий, только-только пережитых им, и он еще не знал точно, как описывать их, а для завершения книги, над которой он тогда работал («Цитадель»), требовались годы, если не десятилетия. Кроме того, разве уместно было писать книги в стране, где люди сталкивались с более безотлагательными и насущными проблемами и их волновала вовсе не литература?

Еще больше охваченный сомнениями, Антуан отправился навестить своего друга Гастона Галлимара, сумевшего перевести часть своего издательства в Каркасоне, и оставил ему экземпляр своей новой рукописи. В ней насчитывалось уже сотни страниц, но, как понимал осторожный издатель, все они представляли собой лишь материнскую, жильную руду, из которой, после бесконечной очистки и полировки, постепенно появится блеск драгоценного камня прозы Антуана. К тому времени творчество Сент-Экзюпери приобрело уже законченную систематическую форму. Вместо переделывания одного и того же абзаца, он оставлял его в том виде, в каком написал первоначально. Но теперь он предпочитал набрасывать целый ряд «параллельных» эскизов, где стремился передать ту же самую мысль или описать тот же самый эпизод другими словами, причем делал это как можно большее число раз. Этот процесс можно сравнить с предварительными эскизами художника для живописного полотна, или скорее более удачным будет сравнение с теми «вариациями на тему», которые некоторые композиторы, например Бах или Брамс, возвели в ранг высокого искусства. Конечно, они представляли собой законченные работы, принимая во внимание, что заключительный шаг в сент-эксовском, по существу, «горизонтальном» методе сочинительства состоял в том, чтобы выбирать те слова и фразы из каждой версии, которые лучше всего передавали бы его мысль, остальное безжалостно им отвергалось.

День, когда Сент-Экзюпери принял решение просить американскую визу, точно неизвестен, но случилось это, по всей видимости, в начале октября. На его решение в любом случае сильное воздействие оказал визит к другу Леону Верту между двумя поездками в Виши. Поместье Сюзанны Верт в Сент-Аморе (близ Тура), к счастью, находилось в неоккупированной зоне, и Верта как еврея ожидало там меньше неприятностей, чем его собратьев, уже подвергшихся преследованиям в Северной Франции. Но даже в южной зоне антисемитизм входил в моду и проявлялся, в частности, в специально выдаваемых разрешениях на передвижение, в запретах на работу, служивших дурным предзнаменованием в отношении ближайшего будущего. Простого факта, что такие формы дискриминации могли оказаться официально установленными, было достаточно, чтобы поблекший энтузиазм Сент-Экзюпери в отношении правительства Виши пропал окончательно, как постарался он объяснить Полю Кресселю во время его следующей поездки в эту импровизированную столицу.

Когда он рассказал другу о полученной им телеграмме от его нью-йоркских издателей, приглашающих его пересечь Атлантику, Верт стал настойчиво уговаривать его ехать в Соединенные Штаты, где он мог принести своей стране намного больше пользы, объясняя американцам, насколько сопротивление гитлеризму имеет международное, а не узконациональное значение. С самого начала Сент-Экс чувствовал то же самое, но как бы высоко он ни ценил поддержку Верта, его все же мучили опасения. Независимо от того, как взглянуть на поездку, но покинуть Францию могли лишь немногие, выезд стал привилегией не для всех: большая часть французов (и это оставалось горькой правдой) вынуждена была оставаться.

Вернувшись в Агей, Сент-Экзюпери с трудом мог заставить себя сосредоточиться на чем-либо, кроме международной обстановки. Основные новости касались непреклонной борьбы Британских военно-воздушных сил за выживание. Стараясь получить совет другого старого друга, он предпринял поездку в Тараскон, чтобы провести несколько дней у Шарля Салля в очаровательном владении с башенкой XV столетия, которая была для него вторым домом. Салль нашел Антуана взволнованным, мечущимся между желанием объяснить причины бедствия Франции американцам и нежеланием покидать свою родину. Но Шарль дал ему тот же самый совет, что и Верт: крайне немного, принимая во внимание сложившиеся обстоятельства, он мог сделать для Франции на месте, в то же время в Соединенных Штатах новый красноречивый голос мог бы сотворить чудеса.

Мас-де-Панис – или, как мы бы сказали, загородный дом Панис (так именовался особняк Салля на мягком языке Прованса) – был расположен в трех милях к югу от Тараскона по дороге в Арис. Телефонная связь с городом там была, но, не в силах сладить с оператором на коммутаторе, ограничившим дом только местными звонками, Салль и Сент-Экс не придумали ничего лучше, как ездить каждый день в комиссариат полиции и оттуда пытаться дозвониться до Виши. Дозвонились они, должно быть, где-то в середине октября, и тогда Антуан наконец узнал, что его документы в полном порядке. Он решил уехать в тот же вечер. Ввиду отсутствия любых лучших средств передвижения, Салль заимствовал велосипед-тандем своего садовника. С маленьким саквояжем Антуана, привязанным между ними, они отправились в путь на незнакомом им средстве передвижения, выписывая чудовищные зигзаги на дороге и борясь с жестоким северным ветром-мистралем, господствовавшим в то время года на юге Франции. Пока они стояли в ожидании на платформе, Салль напомнил другу вечер (год или два уже прошло с тех пор?), когда они прибыли сюда, чтобы встретить поезд, на котором приезжала Консуэла. По пути из Тулузы она вышла в Нарбоне, чтобы перехватить что-нибудь в станционном буфете, и поезд ушел без нее. Бесконечные телефонные звонки переполошили всю станцию из-за «багажа графини де Сент-Экзюпери», направляющегося в Тараскон уже без его владелицы. Но что обеспокоенный станционный начальник мог поделать? Как железнодорожники могли узнать, где искать пропавшие вещи, если переполненный поезд втягивался на станцию лишь на короткую пятиминутную остановку? Но Сент-Экс, быстро пробежав вдоль платформы, внезапно остановился против двери, толкнул ее и, обратившись к одному из пораженных обитателей купе, сказал: «Извините меня, но это – чемодан моей жены, а вы на нем сидите». Каким образом друг узнал, что это чемодан его жены, Салль так никогда и не понял, хотя он и приписывал это его потрясающей интуиции, которая помогала Тонио в его карточных фокусах. А в тот день, прощаясь на станции со своим другом, он тоже еще не осознал, что их привычное «до свидания» превратилось для обоих в категоричное «прощай».