представлениями об интересах империи. После заявления генерала Гофмана статс-секретарь фон Кюльман в курляндском и литовском вопросах занял позицию, приближающуюся к принятым в Крейцнахе соглашениям; этим он, несомненно, вошел в известное противоречие с графом Черниным. Последний, чтобы нажать на статс-секретаря фон Кюльмана, стал совершенно непонятным образом угрожать заключением Австро-Венгрией сепаратного мира. В общем, для ведения переговоров явилось помехой, что предварительно державы четверного союза не вошли ни в какие соглашения.

В речах большевистских представителей России с самого начала просвечивало, что Антанта стремится затянуть переговоры и что сами большевики рассчитывают на поддержку Антанты на своем пути к достижению всемирной революции. Они стремились превратить брестские переговоры в широкий агитационный поход для пропаганды своих идей. По нашим внутренним условиям это представляло большую опасность, так как только очень немногие понимали силу разлагающего влияния большевизма в социальном отношении, его не замечали и недооценивали прежде всего все партии большинства рейхстага. В речах большевистских представителей России в Бресте они видели только подтверждение собственных пацифистских идеалов и начало всемирного братства народов. Я стоял на совершенно иной точке зрения. Мне было ясно, что большевизм, безразлично, с поддержкой Антанты или без нее, является для нас очень опасным врагом, для сдерживания которого нам придется расходовать много военных сил, даже если будет заключен мир.

В конце декабря представители расстались, не придя к каким-либо особым соглашениям, и разъехались по своим странам; в начале января, по истечении 14-дневного срока, они вновь должны были собраться в Бресте.

В начале января генерал-фельдмаршал и я также отправились в Берлин, чтобы переговорить со статс-секретарем фон Кюльманом и побудить его к скорейшему завершению переговоров. Кроме того, я хотел повидать генерала Гофмана, который также прибыл в Берлин.

2 января состоялось совещание у его величества. Я указал, что ввиду намечающегося удара на западе требуется скорейшее заключение мира на востоке, так как лишь в том случае, если заключение мира предстоит в ближайшее время, мы будем иметь возможность надлежащим образом совершить переброску войск. По военным соображениям надо противиться всякой попытке промедления; мы обладали достаточной силой, чтобы пресечь таковые. Но особые указания в этом отношении статс-секретарю фон Кюльману все-таки не были даны.

Затем был вновь возбужден вопрос относительно польской пограничной полосы, так как граф Чернин использовал свое присутствие в Бресте, чтобы добиться от статс-секретаря фон Кюльмана сужения аннексируемой полосы сравнительно с установленным для нее 18 декабря размером. Статс-секретарь фон Кюльман на это пошел и получил согласие генерала Гофмана, который тогда вызывался для доклада его императорским величеством. После разговора с генералом Гофманом его величество также присоединился к мнению статс-секретаря фон Кюльмана. Окончательное решение, естественно, принадлежало императору. Это постановление меня весьма опечалило; во-первых, потому, что я считал, что генерал-фельдмаршал и я были единственными ответственными военными советниками его величества, а во-вторых, потому, что я видел в сильном сужении польской пограничной полосы опасность для Восточной и Западной прусских провинций. Я счел своим долгом еще раз подчеркнуть свою точку зрения и получил впечатление, что возбудил этим недовольство императора.

4 января я беседовал с генералом фон Линкером о моих отношениях к императору. Из всего случившегося я должен был прийти к заключению, что император не оказывает мне того доверия, которое мне было необходимо вследствие возложенных на меня обязанностей на столь ответственной должности. Я просил его величество дать мне другое назначение. Генерал фон Линкер посоветовал мне обсудить положение с генерал-фельдмаршалом, который 3 января возвратился в Крейцнах. Я на это согласился и 5-го числа переговорил с генералом фон Гинденбургом. Он попросил меня отказаться от этой мысли и сказал, что он берет на себя уладить это недоразумение, на что я выразил ему свое согласие.

К моему сожалению, этот инцидент стал известен в Берлине и обсуждался в связи с Брестскими переговорами. Это являлось искажением истины. В данном случае, как и позднее, в 1918 году, когда я вновь подал прошение об отставке, вопрос заключался в занятии его величеством лично мне неприязненной точки зрения. Подобное отношение ко мне со стороны императора, верховного вождя армии, было для меня невыносимо и несовместимо с моими убеждениями.

К сожалению, инцидент, произошедший 2 января, также создал несколько натянутые отношения между мной и генералом Гофманом. Но затем мы договорились.

В связи с этими событиями 7 января генерал-фельдмаршал представил его величеству докладную записку, в которой он выдвигал ответственность, которая лежала тогда как на нем, так и на мне за условия мира, которые должны были настолько усилить германский народ и создать столь удобные границы, чтобы наши враги не скоро решились опять вступить с нами в войну. Уклонение статс-секретаря фон Кюльмана от данных 18 декабря его величеством указаний, а также принятое 2 января высочайшее решение по вопросу о границе с Польшей делали сомнительной возможность достижения этой цели.

В докладной записке также указывалось на недоразумения, возникшие на заседании 2 января, и на затруднительное положение, в которое генерал-фельдмаршал и я были поставлены по отношению к его величеству. Она заканчивалась так:

«Пока дело находится в стадии обсуждения, а не исполнения, до тех пор разногласия (с министерством иностранных дел) отходят как бы на второй план. Но когда от слова переходят к делу, как теперь, при австро-польском решении с Австрией или в Бресте с Россией, то разногласие во взглядах проявляется во всей своей остроте. И при каждом новом случае создавшееся ныне положение будет повторяться.

Вашему величеству принадлежит право окончательного решения. Но ваше величество не будет требовать, чтобы честные люди, которые верно служили вашему величеству и отечеству, покрывали своим авторитетом и своим именем действия, в которых они не могут участвовать, так как считают их, по своему внутреннему убеждению, вредными для интересов престола и государства.

Ваше величество не будет требовать, чтобы я представлял вашему величеству проект операций, которые принадлежат к наитруднейшим во всей мировой истории, если они не являются необходимыми для достижения определенных военно-политических целей.

Всеподданнейше прошу ваше величество принять коренное решение. Вопрос генерала Людендорфа не должен совершенно приниматься в соображение в деле государственной важности».

Имперский канцлер граф Гертлинг прежде всего обратил свои возражения на утверждение, что генерал-фельдмаршал и я разделяем ответственность за мирные условия. Он подчеркивал, что вся ответственность ложится на него одного. Как и во времена имперского канцлера фон Бетмана, так и теперь, при графе фон Гертлинге, в намерения генерал-фельдмаршала отнюдь не входило оспаривать их компетенцию с точки зрения государственного права. Но здесь дело шло о нашей моральной ответственности, которую мы глубоко чувствовали в