— Ты не можешь любить! Ты не какая-нибудь жена кузнеца! Дочь конунга! У тебя обязанности, они выше всей этой ерунды из сказок для дурочек и молокососов!

Но мой рык совсем не пугает её и мои доводы для неё нетверды.

— Мы с тобой живём в разных мирах, Ньорд. Когда ты придёшь в мой, ты поймёшь, что мои обязанности сводятся к служению моей Высокой любви.

Я злюсь, я почти в ярости. Вот придумала-то! Начиталась, учителей своих наслушалась! От книг этих вся дурь и строптивое упрямство! Вот зачем бабе образование?! Чтобы сейчас спорами своими меня с ума сводить!? Про Высокую любовь! Ребёнок под сердце тоже с этих Высот упал?! Всё как у всех, а разыгрывает из себя жительницу Асгарда!

— Почему у тебя ободрана рука, Ньорд? — вдруг спросила она, хмурясь и уже совсем по-другому глядя на меня.

Вот так — только что о Высокой любви толковала и тут же о своём скальде думает! В следующий же миг! Это как с Высокой любовью сочетается? Не надо лукавить и притворяться, Сигню, ты такая же, как все! Как все люди, как все женщины. Лукавая и двуличная. Хочешь и дроттнинг быть и сладенькое со своим скальдом пить полным ртом! «Высокая любовь»…

— Любовничку твоему зубы пересчитал, — с удовольствием сказал я, рассматривая подсохшие уже ссадины на костяшках кисти.

Надо же, ободрался… Всегда умел бить без этого. Сердца, должно быть много вложил…

Что с ней сделалось! Вот, когда ожила! Глаза загорелись чёрным пламенем, тонкие ноздри дрогнули:

— Вот это ты напрасно! — прошипела она, — не смей его трогать!

— А как же «Высокая любовь»? — засмеялся я. — Или Высокая — это для братца, а для удовольствия — скальд, который всё «умеет»?!

— Ничего ты не понимаешь, Ньорд! — пренебрежительно проговорила она, вздыхая и отвернувшись высокомерно.

Не понимаю?!.. Сейчас я покажу тебе всё, что понимаю!

Я вскочил, подлетел к ней, за волосы у затылка схватил её, так, чтобы не могла отвернуться:

— Нечего понимать мне! — зарычал я ей в лицо. — Я своими руками придушу его, если ты сейчас станешь дурить!

И впился в её приоткрывшийся от неожиданного нападения рот. Как долго я вспоминал её губы, её рот…

Она, задохнувшись, упёрлась мне в грудь локтями, но я крепко держу её голову, вцепившись в её неожиданно мягкие густые волосы…

— Убью его! — ещё раз рычу я, чтобы преодолеть остатки её сопротивления, раздирая платье на ней.

Но она всё равно дерётся, царапается, пытается кусаться…

И плачет и вскрикивает, будто от боли, когда я добираюсь до неё по-настоящему здесь же, на столе из грубых досок, отбросив лавку. Ну-ну, не балуй, со мной не работают эти ваши бабьи игры…

Она не плачет в голос, слёзы будто сами льются из её глаз. Не смотрит на меня…

Но мне мало, я дышу с рёвом, нависая над ней. Скоро, сразу я хочу ещё, я тяну её к себе, тяну на ложе…

— Нет…нет! Не смей!.. — она не плачет, кусая мне губы, опять дерётся и вырывается. Ну, что же, привкус крови возбуждает ещё больше…

Боги! Боги?!.. Вы видите! Вы видите?!.. Как вы позволили этому свершиться?!..

Как можно самое прекрасное, самое лучшее, светлое, большое, самое красивое и восхитительное, что я знаю — этот полёт вдвоём ввысь, это телесно воплощённое божественное благословение, это безбрежное счастье, эту неутолимую сладость, всё это чудо превратить в такое скотство…

Боль и отвращение душат меня…

Я избита и изранена, запах Ньорда прилип, впитался в меня, омерзение, овладело мной. К самой себе, к своему бессилию. Когда ребёнок пошевелился в моём животе, я не смогла сдержаться и заревела, зажимая рот, до рвоты, до головной боли. Мне невыносимо стыдно даже перед ним, моим нерождённым ещё сыном… Боги… как же так?.. чем я прогневила вас?

Мы узнали, что Сигню нашли в Грёнаваре едва ли позднее, чем их с Бояном увезли к лагерь к Ньорду, расположившийся неподалёку. Эта весть сняла с места наш лагерь и мы пошли к Грёнавару. Мы готовы вступить в битву. Мы вооружены. Воодушевлены и злы. Каждому есть, за что мстить асбинцам и норвеям.

Через три дня мы подошли к лагерю Ньорда, никогда войско не шло так быстро. Приотстал обоз, но это не беда. Догонят в ближайшие сутки.

Я шлю переговорщиков к Ньорду. Но ответ ожидаем: «У меня твоя дроттнинг, нападёшь, её не будет и не родится твой сын».

На помощь, как ни странно пришла Хубава:

— Сигурд, Сигню рожать скоро, уговори Ньорда впустить нас с Ганной помогать ей, — сказала добрая гро, стоя передо мной, сложив перед животом полные мягкие руки пальцами вместе.

— Ты понимаешь, что это значит, Хубава? Обратно он вас не выпустит, вы станете заложниками для Сигню.

— О чём ты говоришь, Сигурд! Что мы! Ребёнок скоро будет — вот заложник!

Хубава тверда в своём желании и Ганна поддерживает её. Однако Ньорд отказал: «Хватит мне тут одного сонборгского мерзавца!»

Но через сутки впустили лекарш. И я и все мы понимаем, что скоро на свет появится мой второй сын.

Ровно одиннадцать месяцев со дня рождения Эйнара. Сигню предполагала позже. Но людей в этот мир приводят Высшие Силы, как и забирают.

Я заставил себя не думать о том, что Ньорд мог сделать с Сигню. Уже то, что она жива, что она рядом, что я нашёл её, уже это внушает мне радость, какой моё больное сердце не знало полгода. Я отобью тебя, Сигню… Он тебя не тронет, иначе ему нечем будет торговаться со мной, успокаиваю я себя в тысячный раз.

Я, все мы, ждём вестей из лагеря Ньорда. А пока, я ещё раз просмотрел записи о припасах, что были у нас, только чтобы хоть чем-то ещё занять мой ум, мучительно вертящийся вокруг Сигню. С припасами стало лучше. Деревни и сёла, что оставались целы, охотно снабжали нас, в надежде, что мы изгоним норвеев..

Я сидел за столом, поднял голову, чтобы посмотреть на Эйнара, занимавшегося с игрушками, которые смастерили ему умельцы ремесленники. И вдруг мой мальчик встал на ножки и сделал два ещё неуверенных шажка. Удивился этому и упал на попку. Снова встал и снова пошёл ко мне и опять упал, и опять встал всё больше и больше чувствуя уверенность в ногах…

— Эйнар… — выдохнул я в восторге и умилении.

Он улыбнулся происходящему преображению и, мне, наблюдавшему это:

— Папа!

И протянул ручки, шевеля пальчиками, будто подзывая меня и снова пошёл… Сигню,