милая, почему я сейчас один?..

Эта боль уже знакома мне. И, хотя я уже умею управлять ею, она всё равно огромна и затопляет меня, накрывая с головой. И я кричу, не в силах сдержаться.

Я услышал Сигнин крик и я понял, что он значит. Я бросился было из палатки, где меня держат, но меня отшвырнули обратно.

— Пустите, ей надо помочь! — опять рванулся я.

— Без тебя помогут, умник! Ещё раз дёрнесся — прибью. Убивать не велено, но бить разрешили, сколь хошь! — ухмыльнулся асбинский ратник. — На, лучше мёду выпей за здоровье дроттнинг и младенца, пусть Боги приведут им быть живыми.

Он подал мне кружку. Я поднёс её ко рту и воспользовавшись тем, что он отворернулся, я оглушил его этой кружкой, и, разрубив его мечом стену палатки, выбрался наружу и побежал к палатке Ньорда, где так кричит Сигню…

Я не пробежал и двадцати шагов, меня остановили, сбив с ног, набросились, и о камни и грязь обдирая моё лицо и тело, потащили назад. Но я увидел главное — я увидел как Хубава и Ганна входят в палатку Ньорда… Теперь пусть хоть прибьют, я спокоен, Сигню не одна…

Второй сын Сигню родился в «рубашке», это счастливое предзнаменование. Для него ли только или для всех нас, не знаю. Я дала ребёнка Сигню, она плача прижала его к груди…

— Ну-ну, касатка, всё справно, всё хорошо, — сказала я, обнимая её.

— Как там… Эйнар? — прошептала она, головой приникая к моему плечу.

— Хорошо всё, прекрасный мальчишка! С отцом на Советах сидит. К войску ходят. В кузню и то приносил его.

Сигню зарыдала в голос, обнимая меня за шею и орошая мою шею горячими слезами. Я зашептала ей успокоительные слова, поглаживая разгорячённую голову, плечи, спину.

— Поплачь, Лебедица, будет легче. Но недолго, Долго нельзя — дитю спокой нужен, не рыданья твои.

Я задыхаюсь в рыданиях. Хубава, Ганна, вы видели Эйнара ещё сегодня. Вы видели Сигурда! Сигурд…

Я заплакала пуще прежнего, так, что Хубава забеспокоилась:

— Давай-ка, давай успокаиваться, не надо, не надо, — она потрепала меня по спине, будто от морока тормоша. Но кто разгонит этот проклятый морок, что навалился?..

Ганна подошла ближе, посмотрит на меня, хмурясь:

— Ты вся… в синяках… И… Сигню?

— Не надо, — взмолилась я, — не спрашивайте, не говорите! Никому не говорите! Никогда!

Они посмотрели друг на друга, промолчали, что тут говорить?

Явился Ньорд, подошёл к ложу.

— Парень?

— Второй сын Сигурда, — гордо и даже будто с вызовом, сказала Хубава.

Ньорд усмехается:

— Я пошлю племяннику поздравления. Следующий будет мой.

Я смотрю ему в лицо, повыше приподнимаясь на ложе:

— Зыбку надо.

— Я прикажу, сделают.

— Нет, в нашем доме в форте осталась. Ту пусть привезут…

Он смотрел на меня долго. Но потом согласился. Думаю, пожелай я зыбку сыну из Месяца с неба сделать, он сделал бы для меня…

С чего его вдруг так прикипятило ко мне?.. С чего эта страсть вдруг так забрала его? Я не могу понять…

Но и люлька и мой сын не будут со мной. Мне будут приносить его Хубава и Ганна только кормить. Хотя бы это я смогла вытребовать для себя и Стояна, оставшееся время он будет с ними.

— Оставь сына со мной, — всё же попросила я, не позволяя себе плакать при Ньорде.

— Сбежишь ещё. Нет, — отрезал он, наслаждаясь властью.

Я получил от Ньорда послание, где он поздравлял меня с появлением на свет сына. «…Можешь справить заочно Бенемнинг, пока твой сын останется у меня. У тебя сладкая сестра, своими ласками она радует меня каждый день и каждую ночь. Скоро мы объявим о нашей свадьбе и воцарении», писал он в довершении.

Мне казалось свет окрашивается чёрно-красным перед моими глазами, я не могу ни думать, ни представлять, что он и Сигню… он и Сигню… Сигню… Ты можешь ласкать его…

Я вспоминаю его перевитые браслетами отцовства руки… Что он врал мне в Охотничьем хусе о том, что она, Сигню, теперь выбирает его… А если не ложь? Если теперь это правда? Кто понимает женщин? Кто знает, что у них на уме и в душах?.. Я всю жизнь думал, что знаю и понимаю свою мать… И что оказалось?.. Может быть, я так же ошибаюсь и в жене?..

Несколько дней я глух и слеп от этой боли. От непонимания, от того, что я не знаю теперь, кто моя жена. И есть ли она у меня…

Но однажды, очевидно Боги пощадили меня и прислали озарение: во сне, похоже, ко мне пришло осознание того, что будь всё, как Ньорд написал, он отпустил бы всех, объявил бы мне и Свее, что он конунг и его дроттнинг Свана Сигню…

Но и тогда я не ушёл бы. Я разбил его, я забрал бы у него Сигню для того хотя бы, чтобы посмотреть ей в глаза и спросить: «Как ты могла предать меня? Неужели я мало тебя любил?»

Но они с Сигню не объявляют народу ничего такого. А значит, Ньорд опять врёт.

Понимание этого придаёт мне сил и уверенности. Я жду. Я не знаю пока чего жду, но исход у этого всё равно будет. Надо только дождаться. И нет ничего сложнее этого…

В нашу палатку, где мы с Ганной, малыш Стоян, как назвал его Боян и Сигню, вошёл Ньорд. Я собиралась нести Стояна к Сигню. Он взял ребёнка у меня, посмотрел на его личико, видное в одеяльце.

— Красивый какой ребёнок, — сказал Ньорд, ухмыльнувшись. — Даже странно… Мои все попроще были. Но здоровые.

Ньорд посмотрел на Бояна:

— Твой?

Боян, я видела, изумился на мгновение, но потом вскинул голову дерзко. Чуть ли не каждый день Ньорд приходил, как мне кажется только для одного — хотя бы пару раз ударить Бояна. Синяки не сходят с лица нашего певуна, но глаза горят и силы только прибавляются. И я понимаю почему, ненависть и злость питают силы не меньше, чем любовь.

Я беру Сигню несколько раз в день. Она, не даётся, дерётся и кусается, и не всегда я могу получить то, чего я хочу. Я стараюсь не бить её… Её охраняют здесь день и ночь. Охрана выходит из палатки только на то время, когда вхожу я.

— Какого чёрта это упрямство, Сигню? — спрашиваю я, вставая в очередной раз с ложа битв, но не любви. — За каждый твой удар по мне, твой скальд получает два по своим