Роджер снова оттолкнул его прочь. Он стоял, не сводя сРоджера глаз. Как только Роджер разжимал свою хватку, которая делала этогочеловека совершенно беспомощным, страх его немного ослабевал и возвращаласьподлость. Он стоял перепуганный, избитый – лицо изуродовано, губы в крови, аухо – как перезрелая фига, потому что мелкие кровоизлияния в нем слились подкожей в большую гематому. И пока он стоял так, не чувствуя на себе рук Роджера,страх его ослабевал, а вместо страха накипала неистребимая подлость.

– Ну, что скажете? – спросил Роджер.

– Паскуда, – сказал он. И, сказав, прижалподбородок к груди, поднял стиснутые кулаки и стал боком к Роджеру, похожий намальчишку, чье упрямство трудно переломить.

– Ну держись! – крикнул Руперт. – Ну, теперьбудет по всем правилам.

Но то, что за этим последовало, не было ни особенноэффектным, ни особенно поучительным. Роджер быстро шагнул к своему противнику,поднял левое плечо и, замахнувшись правым кулаком снизу, ударил его справа поголове. Яхтсмен упал на четвереньки и уткнулся в настил лбом. Постоял так сминуту, упираясь лбом в доски настила, и потом мягко повалился на бок. Роджерпосмотрел на него, подошел к краю причала и спрыгнул на катер.

Матросы понесли хозяина домой. Они не вмешивались в то, чтопроисходило на причале, просто подошли туда, где он лежал на боку, подняли ипонесли провисавшее у них на руках тело. Кто-то из негров помог им спустить егос причала и внести в каюту. Тело внесли, и дверь за ним затворилась.

– Надо бы вызвать врача, – сказал Томас Хадсон.

– Он не очень сильно стукнулся, когда рухнул, –сказал Роджер. – Я беспокоился за причал.

– Последний удар по уху не пойдет ему на пользу, –сказал Джонни Гуднер.

– Физиономию вы ему загубили, – сказалФрэнк. – А уж ухо! Первый раз вижу, чтобы ухо так разнесло. Сначала онобыло как виноградная гроздь, а потом стало как апельсин.

– Голые руки – вещь опасная, – сказалРоджер. – Люди понятия не имеют, что ими можно натворить. В глаза бы мнене видать этого типа.

– Теперь, если встретитесь с ним, сразу его узнаете.

– Надеюсь, он очухается, – сказал Роджер.

– Драку вы провели просто блистательно, мистерРоджер, – сказал Фред.

– Ну ее к черту, эту драку, – сказалРоджер. – И кому она была нужна?

– Он сам во всем виноват, – сказал Фред.

– Бросьте огорчаться, – сказал РоджеруФрэнк. – Я этих битых много перевидал. Ничего ему не сделается.

Негры расходились с причала, толкуя между собой о драке. Ихсмутил вид этого белого человека, когда его уносили на яхту, и вся их браваданасчет поджога комиссарского дома понемногу испарилась.

– Всего вам хорошего, капитан Фрэнк, – сказалРуперт.

– Уходишь, Руперт? – спросил его Фрэнк.

– Да, мы хотим заглянуть к мистеру Бобби, посмотрим,что там делается.

– Всего хорошего, Руперт, – сказал Роджер. –До завтра.

Роджер сидел мрачный, левая рука у него распухла и сталавеличиной с грейпфрут. Правую тоже разнесло, но не так сильно. Больше ничто неговорило о том, что он участвовал в драке, разве только оторванный воротсвитера, болтавшийся на груди. Один удар пришелся ему по голове, и на лбувскочила небольшая шишка. Джон смазал ему ободранные, кровоточащие костяшкипальцев меркурохромом. Роджер даже не посмотрел на свои руки.

– Пошли к Бобби, поглядим, может, там идетвеселье, – сказал Фрэнк.

– Вы не огорчайтесь, Родж, – сказал Фред Уилсон ивзобрался на причал. – Только сосунки огорчаются.

Они зашагали по причалу – один с гитарой, другой с банджо –и пошли прямо на огни и пение, доносившееся из открытых дверей «Понсе-де-Леон».

– Славный малый Фредди, – сказал Джонни ТомасуХадсону.

– Он всегда был славным малым, – сказал ТомасХадсон. – Но в паре с Фрэнком ему быть вредно.

Роджер молчал, и Томасу Хадсону было неспокойно за него – занего и за многое другое.

– Может, пора домой? – сказал ему Томас Хадсон.

– У меня все еще кошки на сердце скребут из-за этоготипа, – сказал Роджер.

Он сидел спиной к корме и правой рукой держал левую.

– Пусть больше не скребут, – вполголоса сказалДжон. – Он уже на ногах.

– Да-а?

– Вон вышел, да еще с ружьем.

– Ой, худо мне будет! – сказал Роджер. Но голос унего был веселый. Он сидел спиной к корме и даже не оглянулся.

Яхтсмен вышел на корму, на сей раз в пижамных штанах и вкуртке, но прежде всего бросалось в глаза ружье. Уже после ружья Томас Хадсонперевел взгляд на лицо, а лицо было страшное. Кто-то обработал его, на щекахбыли полоски пластыря, марли и мазки меркурохрома. Только с ухом ничего несделали. От боли до него, наверно, и дотронуться нельзя, подумал Томас Хадсон,и оно торчит жесткое, раздутое и выделяется теперь больше всего. Они молчали, ион тоже молчал, повернув к ним свою изуродованную физиономию и сжимая в рукахружье. Глаза у него так затекли, что он, должно быть, почти ничего не видел.Все молчали.

Роджер медленно повернул голову, увидел его и бросил черезплечо:

– Идите поставьте ружье на место и ложитесь спать.

Он все стоял с ружьем в руках. Его распухшие губышевельнулись, но он не мог выговорить ни слова.

– Выстрелить человеку в спину – на это подлости у васхватит, только кишка тонка, – спокойно бросил через плечо Роджер. –Идите поставьте ружье на место и ложитесь спать.

Роджер сидел все так же спиной к нему. И вдруг он решился навыходку, которая Томасу Хадсону показалась отчаянной.

– Вам не кажется, что этот тип напоминает леди Макбет,когда она выходит из своей опочивальни в ночной сорочке? – сказал он, обращаяськ остальным, кто был с ним на корме.

Томас Хадсон замер в ожидании. Но ничего не случилось, и,постояв еще немного, яхтсмен повернулся и ушел в каюту, унося с собой ружье.

– Вот теперь я вздохну свободно, – сказалРоджер. – Я чувствовал, как пот катится у меня из-под мышек прямо к ногам.Пошли домой, Том. Он очухался.

– Не очень-то он очухался, – сказал Джонни.