неуспехи. Берроуз рассеянно слушал, рассматривая затвор винтовки.

– Ладно, я стрельну первым, а ты посмотришь, – сказал автор «Последних слов Голландца Шульца».

Он тщательно приложился к прикладу и прицелился в одну из банок.

Она находилась от него примерно в семи метрах.

Мы с Патти и Грауэрхольцем стояли сзади.

Я глядел на мушку винтовки, которая чуть-чуть дрожала.

Раздался выстрел.

Банка взвилась в воздух и после судорожного зигзага упала к ногам Берроуза в травку.

А он вдруг закружился волчком и разорался:

– Fuck! Бля! Сука! Мать вашу! Cunt! Asshole!

Сперва я не понял, в чём дело, но потом увидел: он был весь заляпан краской.

Ну и чертовщина!

Стрелок попал в банку, она взорвалась и забрызгала стрелка с ног до головы красным акрилом.

Вот тебе и gunshot painting.

Больше всего досталось физиономии автора «Билета, который лопнул».

Пострадали его нос и подбородок.

Один глаз был полностью залеплен краской.

Шляпа свалилась с башки, обнажив бледный череп с хилыми остатками волосяного покрова.

Грауэрхольц кинулся к своему боссу.

– Уильям! Уильям! – кричал он.

Он содрал с себя красивую ковбойскую рубаху и вытирал ею лицо шефа.

Но Берроуз не унимался: орал и приплясывал, как бесноватый.

Кажется, он порядком испугался.

10

Потом мы с Патти сидели в холле и пили пиво.

А Берроуз с Грауэрхольцем надолго спрятались в ванной.

Патти сказала:

– Это всё потому, что он уже не занимается сексом.

– Что именно? – спросил я.

– Всё, – сказала Патти. – Все его беды.

Она пошла на кухню и приготовила два тоста с пармезаном.

Мы ели в полной тишине, а потом она сказала:

– Может, займёмся любовью?

Я дико смутился.

И струсил.

Дело в том, что у меня в эти дни выскочил на спине громадный фурункул.

Я пытался его выдавить, но от моих усилий он только распух и налился кровавым гноем.

Я всё время ощущал этот ужасный бугор на левой лопатке: весьма неприятное чувство.

В голове мелькнуло: «Если я займусь любовью с Патти, она наверняка обнаружит этот фурункул!»

И меня обуял ужас.

Да и вообще: я робел в присутствии этой Патти, похожей на индейского вождя, переодетого в нью-йоркские интеллектуальные шмотки.

Я не чувствовал к ней никакого эротического позыва.

Но нельзя же было отказаться от предложения самой Патти Смит – крёстной мамы панк-рока.

Она сидела напротив меня и властно, вызывающе улыбалась.

Вот я и согласился.

11

Мы пошли в мою комнатушку.

Патти Смит села на мою не заправленную кровать и огляделась.

– It is so sweet, – сказала она и сладко улыбнулась.

Я поискал глазами, куда бы мне приземлиться, но не увидел.

Жестом она пригласила меня сесть с ней рядом.

– Ты любишь Берроуза? – спросила Патти.

– Да, – сказал я.

– Очень?

– Очень.

– Но ведь ты любишь женщин?

– It’s no trouble, – сказал я. – Можно любить и Берроуза, и женщин.

– Точно, – сказала Патти. – А ты, я вижу, не промах. Хотя выглядишь как тихоня.

И тут я почувствовал её запах.

Она пахла костром, разведённым в лесной чаще. «Неужели это парфюмерия?» – мелькнуло у меня в мыслях.

«Или она ведьма?»

В этот момент она положила руку на мою руку.

У неё была крупная, увесистая ладонь, полностью поглотившая мою съёжившуюся похолодевшую ручку. Я почувствовал на себе её жгучий взгляд, из-за чего всё дальнейшее вышло из-под моего контроля.

Как сказал Берроуз: «Don’t looka me! Who you fucking staring at?»

12

Следующее, что я заметил, повергло меня в глубочайший шок: Патти разделась.

Её чёрные шмотки упали на пол.

У нее было великолепное тело зрелой матроны.

В одежде она казалась компактной.

А в голом виде это была царица, владычица, хозяюшка, начальница, богиня.

Она лежала на узкой кровати с закрытыми глазами, приглашая меня рассмотреть её и восхититься.

Она сказала:

– I have gone so very far to deny death, dear.

У меня до сих пор звучат в ушах эти слова, и я не могу поверить, что это лишь далекое воспоминание из канувшего в небытие 1996 года.

Но прошлое никогда не кончается, как сказал Фолкнер.

Мой член и сейчас непроизвольно встаёт при мысли о нагой Патти, как он встал тогда – в той осиной комнатушке.

Я вдруг стал спокойным, холодным.

Я стал Дон Жуаном.

Я погладил сухой ладонью выпуклый живот Патти и поцеловал её в шею.

Помня о фурункуле, я не стал раздеваться, а просто начал её харить, предварительно подложив подушку под её ягодицы.

Повторяю: я был холоден и неистов одновременно.

Настоящий ёбарь.

Она была в восторге, судя по заигравшей на её губах улыбке.

Она запела что-то вроде:

– У-ли-ти-ти-тю-у-ли…

Она задрала свои царские ноги и положила их на мои плечи.

В ходе этой операции я узрел нечто, чего никогда в жизни не видел.

Ни до ни после.

У Патти Смит были волосатые пятки.

Я не шучу, не вру, не юродствую, не издеваюсь: ВОЛОСАТЫЕ ПЯТКИ.

– У-ли-ти-ти-тю-уу-ли…

13

Когда-то, задолго до встречи с Патти, я читал сказки одного африканского народа, где говорилось о колдуньях, которых можно узнать по волосатым пяткам.

Помню, я тогда поразился и восхитился.

Люди думают, что сказки – небылицы.

Но я уверен, что любая небылица – святая правда.

Любая байка – истинная реальность.

Прочитав про волосатые пятки в африканской сказке, я испытал восторг и ужас.

А в доме Берроуза я воочию увидел волосатые пятки Патти.

Они были совершенно такие, как в тех сказках.

И вот что самое удивительное: они меня нисколько не охладили.

Я не почувствовал ни отвращения, ни тревоги, ни испуга.

Мой мужской аппетит не пропал, моя сила удесятерилась, моя похоть обострилась до предела.

Я дрючил её и дрючил.

У меня был железный стояк, как у Геркулеса.

Но я не мог кончить.

Это тоже случилось со мной впервые: невозможность кончить.

В прошлом, бывало, я кончал раньше, чем надо.

Да, чёрт возьми, бывало.

Бывало и так, что я сильно задерживался с этим. Но чтобы совсем не кончить – такое случилось только с Патти.

Неужели дело было в её пятках?

Я пилил её мощно, а вот кончить не получилось. Зато она кончила целых пять раз (сама мне потом сказала).

– Ули-ли-тю-ти-ли-у-ли…

14

После этого мы сидели в холле и опять ели тосты с пармезаном.

И запивали их ледяным пивом.

И улыбались друг