только с подъемом феминизма стала возможна более систематическая критика марксизма, потому что феминистки внесли в повестку вопрос не только о работниках со всего мира, не получающих заработную плату за свой труд, но и о широких слоях социальных субъектов (женщины, дети, иногда мужчины), чья ежедневная работа в полях, на кухнях и в спальнях производит и воспроизводит рабочую силу, а с нею и ряд проблем и конфликтов в области социального воспроизводства, которых Маркс и марксистская политическая традиция практически не касались.

Именно исходя из этой критики я буду рассматривать значение идей Маркса о коммунизме, сосредоточившись на тех аспектах, которые особенно важны для феминистской программы и для политики общин. Под этим я понимаю множество практик и точек зрения, которые принимают сегодня общественные движения по всей планете, стремящиеся укрепить социальную кооперацию, сломить контроль рынка и государства за нашей жизнью и положить конец капиталистическому накоплению. Забегая вперед, я утверждаю, что идея Маркса о коммунизме как об обществе, существующем вне меновой стоимости, частной собственности и денег, основанном на объединении свободных производителей и управляемом принципом «от каждого по способности, каждому по потребности», представляет собой идеал, против которого ни одна феминистка, придерживающаяся антикапиталистических взглядов, не найдет что возразить. Также феминистки с радостью поприветствуют представленный у Маркса вдохновляющий образ мира, существующего вне общественного разделения труда, хотя мы и хотели бы удостовериться в том, что между охотой по утрам, рыбалкой после полудня и занятиями критикой после обеда – таково Марксово представление о хорошей жизни в посткапиталистическом обществе – у каждого найдется время на уборку и уход за детьми.

Однако для феминистской политики гораздо важнее идеальной проекции посткапиталистического общества неутомимая критика Марксом капиталистического накопления и его методологии, начиная с его интерпретации капиталистического развития как продукта антагонистических общественных отношений. Иными словами, как утверждали среди прочих Роман Росдольский и Антонио Негри[118], важнее революционера-визионера, проектирующего мир, в котором достигнуто социальное освобождение, для нас оказывается Маркс – теоретик классовой борьбы, отвергавший любую политическую программу, если она не была укоренена в реальных исторических возможностях, стремившийся во всем своем творчестве к разрушению капиталистических отношений и видевший осуществление коммунизма в движении, которое отменяет нынешнее положение вещей. С этой точки зрения исторический материализм, предполагающий, что для понимания истории и общества необходим анализ материальных условий социального воспроизводства, имеет ключевое значение для феминизма. Признание того, что социальное подчинение – продукт истории, укорененный в специфической организации труда, оказало освобождающее воздействие на женщин. Оно лишило естественности построенные на ней сексуальное разделение труда и идентичности, представив при этом гендерные категории не только как социальные конструкты, но и как концепции, чье содержание постоянно переопределяется, оказывается бесконечно подвижным, открытым и всегда политически нагруженным. Действительно, многие феминистские дебаты об обоснованности «женщины» как категории анализа и политической категории можно было бы решить легче, если бы применялся этот метод, поскольку он учит нас, что можно выразить общий интерес, не приписывая фиксированные и единообразные формы поведения и социальные условия.

Анализ социального положения женщин сквозь призму капиталистической эксплуатации труда раскрывает также родство между дискриминацией по гендерному и расовому признаку и дает нам возможность преодолеть политику прав, которая постулирует неизменность существующего социального порядка и неспособна вступить в борьбу с антагонистическими социальными силами, стоящими на пути освобождения женщин.

Однако, как показали многие феминистки, Маркс недостаточно последовательно применял собственный метод – по крайней мере, не в вопросах воспроизводства и гендерных отношений. Теоретики движения «Заработная плата для домохозяек» Мария-Роза Далла Коста, Сельма Джеймс, Леопольдина Фортунати[119] и теоретики-экофеминистки Мария Мис и Ариэль Саллех[120] указали, что в самой сердцевине мысли Маркса есть некое противоречие. Хотя он считает эксплуатацию труда ключевым элементом в производстве капиталистического богатства, он оставляет без осмысления некоторые виды деятельности и общественные отношения, имеющие ключевое значение для производства рабочей силы, включая сексуальный труд, деторождение, уход за детьми и домашний труд. Маркс признавал, что наша способность трудиться не является данностью, она является продуктом общественной деятельности, которая всегда принимает специфическую историческую форму[121], потому что

Голод есть голод, однако голод, который утоляется вареным мясом, поедаемым с помощью ножа и вилки, это иной голод, чем тот, при котором проглатывают сырое мясо с помощью рук, ногтей и зубов[122].

Тем не менее в его опубликованных трудах мы не найдем никакого анализа домашнего труда, семейных и гендерных отношений, специфических для капитализма, кроме разбросанных там и сям замечаний о том, что изначальное разделение труда было заложено в сексуальном акте[123], что рабство в скрытой форме присутствует в семье[124] и так далее. О домашнем труде речь идет в двух примечаниях, в одном вскользь упоминается, что фабричные женщины перестали работать дома, а в другом говорится о том, что кризис, вызванный в Америке Гражданской войной, заставил работниц текстильной промышленности в Англии вернуться к своим домашним обязанностям[125]. Деторождению также уделяется мало внимания, и оно, как правило, рассматривается как естественная функция, а не как форма труда, которая при капитализме подчинена воспроизводству рабочей силы и потому подвергается специальному государственному регулированию[126].

Из-за таких упущений многие феминистки смотрели на отношения феминизма с марксизмом как на процесс подчинения[127]. Однако авторы, которых я перечислила, показали, что мы можем работать с категориями Маркса, но должны их реконструировать, изменив их архитектурный порядок таким образом, чтобы их центр тяжести приходился не исключительно на наемный труд или товарное производство, но включал в себя производство и воспроизводство рабочей силы и в особенности ту их часть, что выполняется женщинами дома. Этим мы открываем ключевую сферу накопления и борьбы, а также в полной мере раскрываем зависимость капитала от неоплачиваемого труда и истинную продолжительность рабочего дня[128]. В самом деле, включив в марксистскую теорию производительного труда репродуктивный труд во всех его аспектах, мы можем не только выработать теорию гендерных отношений при капитализме, но и прийти к новому пониманию классовой борьбы и средств, при помощи которых капитализм воспроизводит себя путем создания различных режимов труда и различных форм неравномерного развития и отсталости.

Если поставить воспроизводство трудовой силы в центр капиталистического производства, то раскроется целый мир социальных отношений, которые незаметны у Маркса, но играют важнейшую роль в том, чтобы раскрыть механизм, регулирующий эксплуатацию труда. Это показывает, что неоплачиваемый труд, который капитал извлекает из рабочего класса, гораздо шире того, что мог себе когда бы то ни было вообразить Маркс, ведь он включает в