представляется суровой рукой, которая создает крупную промышленность, расчищая путь для сосредоточения средств производства и кооперации в трудовом процессе, что Маркс считал процессами, важнейшими для расширения производительных сил и повышения производительности труда. С его точки зрения, капитализм – это хлыст, который приучает людей к принципам самоуправления, таким как необходимость производить не только средства существования и способность к широкой социальной кооперации[140]. В этом процессе важную роль играет классовая борьба. Сопротивление рабочих эксплуатации заставляет капиталистический класс революционизировать производство, чтобы еще больше сэкономить на труде, что образует цикл взаимной детерминации, который постоянно сокращает роль труда в производстве богатств и замещает машинами задачи, которых люди на протяжении всей своей истории пытались избежать. Маркс считал, что как только этот процесс будет завершен, как только современная промышленность сведет общественно необходимый труд к минимуму, начнется новая эра, когда мы наконец станем господами собственного существования и нашей естественной среды и сможем не только удовлетворять свои нужды, но и достичь свободы, что посвятить свое время более высоким материям.

Маркс не объяснил, как произойдет такой перелом, если не считать нескольких метафор, указывающих на то, что производительные силы, достигнув полного развития, прорвут скрывающую их оболочку и запустят социальную революцию. Он, опять же, не прояснил, как мы поймем, что производительные силы достаточно созрели для революции, поскольку он указал лишь на то, что поворотный пункт совпадет со всемирным распространением капиталистических отношений, когда гомогенизация и универсализация производительных сил и соответствующих способностей капитала достигнет глобального размаха[141].

Это представление о мире, в котором люди могут использовать машины для освобождения самих себя от нужды и рутины, тогда как свободное время становится мерилом богатства, оказалось необыкновенно притягательным. Многим обязано ему и представление Андре Горца о постиндустриальном труде и свободном от труда обществе, в котором люди посвящают себя саморазвитию[142]. Об этом же говорит увлеченность итальянских марксистов-автономистов «Фрагментом о машинах» в «Grundrisse» – текстом, в котором этот взгляд выражен с наибольшей смелостью. В частности, Антонио Негри в своей работе «Маркс после Маркса» (1991) выделил его в качестве самого революционного аспекта теории Маркса. В самом деле, от некоторых страниц «Тетради VI» и «Тетради VII», где Маркс описывает мир, в котором закон стоимости перестал работать, поскольку наука и техника устранили живой труд из производственного процесса, а рабочие просто надзирают за машинами, перехватывает дыхание, настолько они поражают своей провидческой силой[143]. Однако сегодня мы можем понять, насколько иллюзорны силы, которые может предоставить нам автоматическая система производства. Нам понятно, что «промышленная система, считающаяся высокопроизводительной», которой Маркс так восхищался, «на самом деле была паразитом, закрепившимся на земле, подобного которому не было известно за всю историю человечества»[144], и ныне она пожирает землю, что не может не иметь последствий для будущего. Маркс, как отметила Ариель Саллех[145], опередил свое время, когда распознал взаимодействие природы и человечества, поняв, в чем сущность этого процесса, и заметив, что индустриализация сельского хозяйства истощает почву точно так же, как и рабочего[146]. Однако он определенно считал, что эту тенденцию можно повернуть вспять, что как только средства производства будут захвачены рабочими, их можно будет направить на положительные цели, и что отмена капитализма настолько неизбежна, что вред, причиненный земле коммерческой индустриализацией, будет ограничен.

Во всем этом он глубоко ошибался. Машины не производятся машинами в некоем непорочном зачатии. Если взять в качестве примера компьютер, мы видим, что даже эта привычная машина является экологической катастрофой, поскольку для ее производства требуется тонны почвы и воды[147]. Если умножить эти величины на миллиарды, мы должны сделать вывод, что, так же как овцы в Англии XVII века, сегодня машины «поедают землю» с такой скоростью, что, даже если бы в ближайшем будущем произошла революция, для того чтобы сделать планету снова пригодной для обитания, понадобилось бы провести огромную работу[148]. Кроме того, машины требуют материальной и культурной инфраструктуры, которая оказывает воздействие не только на наши природные общие блага – земли, леса, воды, горы, моря, реки и берега, – но также на нашу психику и социальные отношения, поскольку она формирует нашу субъективность, создавая новые потребности и привычки, зависимости, которые также берут мзду с нашего будущего. Этим отчасти объясняется, почему спустя полтора столетия после публикации первого тома «Капитала» капитализм не подает никаких признаков самоотвода, хотя объективные условия, которые Маркс считал необходимыми для социальной революции, кажутся более чем зрелыми.

Мы, напротив, наблюдаем не что иное, как режим перманентного первичного накопления, напоминающий огораживание XVI века, но сегодня оно организуется Всемирным валютным фондом и Всемирным банком вместе с кликой горнодобывающих и сельскохозяйственных компаний, которые приватизируют общинные земли в Африке, Азии и Латинской Америке и экспроприируют малых производителей, чтобы добыть литий, колтан и алмазы, нужные современной промышленности[149]. Мы должны также подчеркнуть, что ни одно из разработанных капитализмом средств производства невозможно запросто захватить и применить для какой-то иной цели. Точно так же, как мы не можем захватить государство, не можем мы захватить и капиталистическую промышленность, науку и технологию, поскольку эксплуатация, ради которой они были созданы, определяют их устройство и способ действия.

То, что современную промышленность и технологию невозможно попросту присвоить и перепрограммировать на другие цели, лучше всего доказывается ростом ядерной и химической промышленности, которые отравили планету, одарив класс капиталистов огромным арсеналом вооружений, ныне грозящих нам полным уничтожением или по крайней мере взаимным разрушением спорящих друг с другом классов. Отто Ульрих говорит в этой связи о том, что «наиболее выдающимся достижением научной технологии стало увеличение разрушительной мощи военной машины»[150]. Подобным образом и промышленное управление сельским хозяйством, считающееся рациональным и сравниваемое Марксом с якобы иррациональным методом мелких производителей[151], уничтожило разнообразие и ценность еды. Так что от значительной части метода придется отказаться в том обществе, в котором целью производства являются люди, а не накопление капитала.

Есть и другое соображение, заставляющее нас поставить под вопрос понятие Маркса о функции технологии в формировании коммунистического общества, особенно если смотреть с феминистской точки зрения. Машинный коммунизм опирается на такую организацию труда, которая исключает наиболее фундаментальные виды деятельности, осуществляемые людьми на этой планете. Как я уже говорила, репродуктивный труд, который в исследованиях Маркса обойден вниманием, в значительной степени является таким трудом, который невозможно механизировать. Другими словами, Марксово представление об обществе, в котором необходимый труд существенно сокращается благодаря автоматизации, сталкивается с тем, что наиболее значительный объем труда на планете имеет в высшей