за честность и усердие дослужился до должности приказчика, а затем надумал жениться.

За безродного парня, плохо говорящего по-русски, могла пойти только сирота, поэтому он отправился в работный дом (так называлось учреждение для сирот) и выбрал там себе невесту, красавицу Веру. Вера не хо- тела за него выходить до такой степени, что наглоталась каких-то таблеток. Ее откачали и выдали за Василия Вяча.

Отказываться в работном доме, если кто-то посватается, не полагалось. Если же никто не сватался, девушка оставалась там до конца своих дней.

Фотографий моей бабушки, Веры Васильевны Вяч, не со- хранилось. По рассказам мамы, она была очень красива. Мама говорила о точеном носике, густых черных длинных волосах и очень красивых карих глазах. Она родила троих детей. Старшему не повезло: его уронила, когда он был совсем маленький, девочка-нянька и никому об этом факте не сообщила. Вскоре у него стал расти горб, и только тогда нянька созналась в своем грехе. Горб причинял ему и нравственные, и физические страдания. Он умер, когда ему исполнилось восемнадцать. По словам мамы, он был невероятно талантлив. Это было время митингов, революций, войн, первой мировой и гражданской. Шура ходил на эти митинги и таскал с собой Соню. Выслушав какого-нибудь глупого и напыщенного оратора, он выходил на трибуну и произно- сил речь, повторяя сказанное оратором, но превращая это в фарс и карикатуру. Он копировал мимику и жесты оратора, утрируя их, изменял текст его выступления, вызывая хохот толпы. Своими пародиями он убивал наповал незадачливых политиков. Кроме того, он писал стихи, насыщенные злым юмором, прекрасно рисовал.

Бабушка Вера, мама моей мамы, умерла в тридцать пять лет от водянки — видимо, последствие отравления. Василий женился на девушке, бывшей у них прислугой. Той некуда было податься: она, влюбившись в какого-то красавца, была на пятом месяце. Василию было тогда сорок, ей — двадцать.

За эти годы он не стал красивее и по-прежнему говорил «она пошел», «он пошла». А за честный и добросовестный труд мало кого любят женщины. Короче, мачеха его не любила. Внешне она была настоящей ведьмой, рыжая, конопатая,

с зелеными глазами и тонким носом, загибавшимся в конце крючком. Это бы все ничего, но она была еще и злая как ведьма из сказок. Мою маму она заставляла стирать с пяти лет ее одежду — платьица, белье. С семи лет Соня обстирывала всю семью. Если мачехе не нравилось, как она постирала, она хлестала Соню мокрым бельем по щекам. Отец молчал, не заступался.

Из дому Соня ушла, когда ей исполнилось четырнадцать. Она родилась в 1907 году, так что на дворе был 1921 год. Безработица, голод. Ей удалось устроиться подбивать шпалы на железной дороге. Первые дни не могла есть, так уставала. Приходила в барак, валилась на постель и засыпала мертвым сном. Потом втянулась, а через год повезло — устроилась на ликёроводочный завод мыть бутылки. Там поступила на рабфак. В работный дом Веру принесла прачка-поденщица, которая забирала у хозяев грязное белье, стирала, гладила и приносила обратно. Она была русская, звали ее Любовь, и это все, что о ней известно. Об ее отце неизвестно ничего. Василий Вяч снимал квартиру на бедняцкой окраине Тамбова, заселенной преимущественно еврейской голытьбой, так что ни о богаче, ни об аристократе речь идти не может. Так, по крайней мере, считала мама. Но я думаю иначе. По-моему, наши способности — результат генетических свойств, вырабатывавшихся веками. Если это не так, то откуда же у Шуры блеск талантливости? Откуда у моей мамы столько внутреннего достоинства, такая тяга к знаниям, к книгам? Да, прорывались иногда грубые словечки, пословицы и по- говорки на грани приличия. Например, она могла сказать Эле: «Ты, когда в бане моешься, ж… моешь? А почему тарелки моешь только с одной стороны?» Или, если я упрямо пытался сделать то, что мне не под силу, она говорила: «До усраной смерти» или «Усраться, но не поддаться». Это было наносное, влияние среды, в которой она росла и формировалась. Но никогда она не была пошлой. В ней не было ни на грош мещанства. И в ней была гордость. Не гордыня, не тщеславие, не желание порисоваться, а именно гордость. Может быть, точнее было бы назвать это свойство чувством собственного достоинства. Она никогда ни ради чего не уни- жалась. Если я дерзил ей, когда был подростком, она смотрела на меня молча, без укора, с тихим удивлением, и я терялся, мне становилось стыдно под ее взглядом.

Ее аристократизм проявлялся внешне в линиях рук и ног, в жестах, в повороте головы. Она не была красавицей, но в ней было что-то большее, чем красота. Можно назвать это духовностью или породой.

Ее отношение к моему отцу я понимал — и не понимал. И отношение отца к ней. Изменяет? Не можешь это перенести? Очень просто — уйди, оставь его! Унижает? Не прощает? Уйди! Брось ее!

Но не так все просто. Он не нашел бы ей замену. Нет больше таких на Земле. И ей никто другой не был нужен. Они, действительно, любили друг друга.

Если бы судьями назначали подростков, они судили бы всех по самым суровым законам.

Я готов был судить. Но как же мало я тогда понимал!

Ее идеал

Идеалом мамы был Володя, рожденный мачехой от ее отца. Он родился в 1918 году. Когда ему выдавали паспорт, фамилия Вяч не понравилась паспортистке, и он стал Владимиром Васильевичем Вечишевым.

Мачеха любила его так же мало, как и его отца. Ее любимчик был Слава, зачатый ею в грехе и усыновленный Василием. Плохо, даже скверно относилась к нему и бабушка, мать мачехи. Но когда она заболела, Володя постелил возле ее кровати коврик и спал на нем, не раздеваясь. При каждом ее оханье или стоне он вскакивал:

— Бабушка, что тебе? Воды? Я подам! Ему было тогда семь лет.

Я спрашивал маму, как он выглядел. Ответ был: лицо удлиненное, нос похож на утиный, глаза зеленые и очень легкие движения. На лыжах бегал очень быстро. Только встал на лыжню — и уже скрылся из виду.

Это все, что я смог выжать.

Когда Володе исполнилось пятнадцать, до мамы дошли слухи, что он связался со шпаной и того гляди попадет за решётку. Она съездила в Тамбов и привезла пятнадцатилетнего подростка в общежитие.

Общежитие занимало многоэтажное добротное здание, с дорогой обстановкой и с коврами в комнатах и коридорах. Среди студентов были бывшие председатели колхозов, директора совхозов, специалисты