его хлебом и водил его на веревке туда, где был ягель, а на ночь привязывал к нартам.

Я был совершенно счастлив. Мама не вмешивалась в наши с отцом отношения. Может, стеснялась делать это прилюдно, может, ей было не до нас — очень много приходилось работать. Отец читал мне свои рассказы, знакомил меня с ненецкими сказками. Сейчас я ничего не помню, кроме поразивших меня железных птиц: сказки были древние, странные, откуда в них залетели самолеты?

Маме все это не нравилось: отец должен был писать диссертацию, а не заниматься глупостями. Но, странное дело: в тундре отец ее не боялся. Его здесь любили все-все, и он расцветал от любви и был самим собой: смелым, талантливым, остроумным. В общем, самым лучшим. Лучше всех.

Но однажды ночью случилась беда: волки загрызли моего олененка, который уже привык ко мне и знал свою кличку. Я назвал его Нимтем — по совету отца. Нимтем на ненецком языке означает безымянный палец, или просто безымянный.

Съесть его они не успели — кто-то проснулся и выстрелил, спугнув их.

Я горько плакал, жалея, что не отпустил Нимтема в стадо чуть раньше, что спокойно спал в эту ночь, когда моего любимца убивали волки.

Несколько дней отец что-то писал и почти не обращал на меня внимания. Наконец, он закончил и сказал мне:

— Я написал повесть о твоем олененке. Повесть я назвал

«Нимтем». Хочешь послушать?

— Да, — сказал я.

Отец прочитал мне повесть. Я не помню подробностей. Вот все, что я смог вспомнить.

Нимтем

Он родился ранней весной. Поднялся на ноги. Ноги дрожали от напряжения. На него обрушилось море света, океан звуков. Тэкали байдуки — самцы куропаток. Хлопали крыльями и гоготали дикие гуси. Тявкали песцы. Все жило, двигалось, и он смотрел, потрясенный, растерянный, непонимающий. Только что он был внутри маленького темного теплого мира. И вдруг оказалось, что мир огромен, странен, пугающ. Но тут кто-то дотронулся до него, кто-то очень знакомый, понятный. Дотронулся и стал лизать его мордочку, шею, плечи, спинку, подлез чем-то шершавым и ласковым под живот. И он потянулся к этому чему-то или кому-то. А тот, кто лизал его, стал подталкивать, ласково, но настойчиво. И вдруг он ощутил запах и потянулся к этому запаху. Его мордочка ткнулась во что-то мягкое. Не понимая, что это, но уже зная, что нужно делать, он захватил губами сосок. В рот полилось что-то необыкновенно вкусное, несущее силу и радость, и он припал к вымени, счастливый и больше не одинокий. Он не знал, как называется тот, кто его облизывал, как обозначить то, что он пил. Главное — это была его защита. О нем заботились. Его любили.

Когда он насытился, силы наполнили его жилы и мышцы. Он сделал несколько шагов — ноги держали. Мир вокруг уже был привычным, и этот мир принял его. Он попробовал подпрыгнуть — получилось не совсем то, но он уже знал, что может прыгать. Попробовал побежать — и чуть не упал. Тот, кто облизывал его и поил, был все время рядом и смотрел на него прекрасными глазами, в которых была любовь. И он полюбил и того, кто берег его, и куропаток, и солнце, и весь огромный счастливый мир. Он расстилался перед ним, звал его, отвечал на его любовь еще большей любовью. И тогда он понял, что счастлив. Конечно, он не знал такого слова, но он понимал, что такое счастье, понимал через язык матери, через ее молоко, через солнечные лучи, через все, что сияло, звучало, двигалось вокруг него.

К нему подошли еще какие-то существа. Они были такие же, как его мать. Они смотрели на него. А рядом с ними были такие же, как он, малыши. От них пахло молоком и еще чем-то странным и приятным. На самом деле от них пахло детством и счастьем.

И еще какие-то существа подошли к ним. Они ходили на двух ногах и издавали какие-то звуки.

Один из них сказал:

— Вот этот будет твоим. Посмотри, как он хорош! Олененок не понял слов, но уловил, что его выделили, что он чем-то заслужил особое внимание. А потом к нему подошел такой же, но меньше, и он понял, что этот маленький — тоже детеныш, как и он.

— Я назову его Нимтем.

— Да, хорошее имя.

— Нимтем, — сказал детеныш ласково и погладил его по шее и по спине.

— Ты понял? Ты — Нимтем.

Он ничего не понял, кроме того, что это слово имеет к нему какое-то отношение.

— Пока не пускай его в стадо, к другим оленям. Пусть они с его мамой поживут возле чума. Приручи его, а потом отпустишь в стадо. Он будет тебя узнавать и приходить на твой зов.

— Да, я так и сделаю.

Для Нимтема потекли счастливые дни. Он и его мама были на особом положении. Мальчик, хозяин Нимтема, приносил им ягель, давал им хлеб, ласкал их. Когда Нимтем перестал сосать и перешел полностью на подножный корм, отец сказал мальчику:

— Все, пора отправлять его в стадо.

— Ну еще немножко! — попросил мальчик.

— Хорошо, еще чуть-чуть. Но ты слишком балуешь его.

Смотри, он толстеет и мало двигается.

— Я буду меньше давать ему хлеба.

Но меньше хлеба не получалось: Нимтем научился попрошайничать, и еду стали совать ему все подряд, уж очень мило он брал ее мягкими губами и при этом так благодарно смотрел в глаза!

Наконец, отец решительно потребовал, чтобы Нимтема отправили в стадо, к другим оленям.

Мальчик понял, что спорить бесполезно, и сам отвел Нимтема в стадо. Но Нимтем вернулся в стойбище вместе с ним. Он шел за мальчиком как собачка. Его снова отправили в стадо, когда олени были уже далеко от стойбища. Нимтема связали, положили на нарты и отвезли. И снова он вернулся. Тогда его стали прогонять.

— Вот что, — сказал отец. — Или ты отвадишь его от чума, или придется его зарезать. Попрошайки нам не нужны. Сжав зубы и стараясь не плакать, мальчик отстегал своего любимца веткой ивы и гнал так до самого стада. После этого Нимтем обиделся и перестал приходить к чуму.

— Что же теперь делать? Он больше не будет со мной дружить!

— Ничего, он забудет. И будет прибегать на твой зов.

А пока не трогай его. Пусть он привыкнет к стаду.

Но Нимтем не успел привыкнуть к стаду. Однажды на стадо напали волки. Собаки отогнали их, пастухи выстрелили несколько раз из ружей, и все успокоилось, но испуганные олени