«Перед употреблением согреть до комнатной температуры и продолжительно взболтнуть. Вдыхать постепенно. После употребления упаковку смыть в унитазе».

Стажер положил обратно флакон.

Вспоминая такие моменты, Верижников убеждал себя в том, что его обманули. Но он не может понять, почему всё пошло не так. Он готов был сидеть на работе допоздна и загружать в обогатительный барабан литературную руду, в которой блестели, но ещё не сверкали эссенции правды, гласного слова и справедливости. Но его злости не было предела, когда им пытались заткнуть дырки собственной расхлябанности и безалаберности. А их на здесь предостаточно.

Почему так много лицемерия? Может, никто не верит в нужность своего труда? И только престиж да деньги их удерживают?

— А сколько знакорад в час возле компенсатора давления? — спросил Августов, ещё один из сменной бригады, где работал Верижников.

— Ну, приблизительно три и шесть в час. Это немного, — ответил Дурноглядов.

— Ни отлично, ни ужасно, в самый раз. Выдам два дня отпуска тому, кто согласится помочь стажеру.

Тишина. Никто не хотел заниматься сбросом литературного шлака, накопившегося из неудачно изготовленных болванок произведений, литературныех монологов, диалогов и полилогов, криво сшитых цитатников и прочего, требующего очищения огнем. Шлам хранился в жидком виде и под давлением в компенсаторах — огромных подземных резервуарах в цеху номер два.

Дурноглядов как-то за обедом сказал Верижникову, что раньше утилизацией шлама занимались работники из биореакторов.

— Потом наверху, в статотделе, обнаружили, как с этой работы «поплыли» вперед ногами наши р-р-работники, — засмеялся инженер, вертя в воздухе вилкой с насаженной на неё сосиской. — Вообще, бригада, сидящая в биореакторе, относится к высшей категории, повышенный оклад и квартальные премии, даже при проваленном плане… Только ходит молва, они со временем скисают в чанах. Кто-то сходит с ума, кто-то спивается, кто-то потребляет вещества…

— Когда я трудоустроился на постоянку, штрафной работой считалось сидение в этом самом биореакторе, — сказал Августов. На его тарелке лежала жухлый зелёный салат, столь схожий по состоянию с его сегодняшним лицом. — А теперь бросают в дробильную. Но в биореакторе страшно: сидишь одиноко в автоклаве, в теплом эфирном масле, всюду телекраны, в руках клавишар, печатаешь, печатаешь, печатаешь, пока не иссякнут силы или не сотрутся пальцы.

— Теперь ясно, почему Каляка постоянно угрожает мне стажировкой в биореакторе, — заметил Верижников.

— Да? Не знал. Так он и прав не имеет, бесправный он. Вот как бывает… Касательно литературного шлама. Ш-ш-штука очень темная. Взрывоопасная. Биологически вредная, химически грязная. Один раз вытек шлам из цеха — десять на тот свет, а двое остались с м-м-мозгоразжиженинем.

— Плохо, очень плохо, нездоровая атмосфера влияет на КПД. Ты не злишься на ребят? — спросил Дурноглядов.

Воприков опасался, что инженер по безопасности додумается провести профилактическую беседу, после которой станет только хуже, и потому солгал.

С ним разговаривал сам Директор. Обещано жестко отреагировать на неисполнение приказа (номер не упомянул) об удалении литературного шлама. Поэтому поручено выполнить её завтра ночью, во время третьей смены. Предложенный список с командой по утилизации был отвергнут с порога.

— Товарищ начальник, да разве можно меня, передовика вывоза литературного шлама, отправлять на это задание? Отправьте стажера! — закричал Каляка, возвращая Верижникова обратно в мир.

Рабочие смены громко поддержали предложение.

— Он у нас оптимизатор, рационализатор и революционер! Много чего интересного предложил, умный же, дай ты ему работку-то, чтобы принес пользу, — высоким голосом вопил Нужин. Из присутствующих он меньше всего хотел заниматься чернухой, несмотря на его частые заверения в наличии почетного знака «Передовик выброса литературного шлема».

Маклаков, и без того грузный от своей туши, принял совсем тяжелый вид.

— С нами сейчас будет разговаривать Он, — начальник цеха включил телеэкран.

В мгновение ока реклама Директора сменилась самим Директором: живым, смотрящим на присутствующих, читающим по бумажке. Бригада, за исключением Верижникова, испытывающего интерес, резко сникла и вжалась в стулья.

— Послушайте, цель, то есть удаление шлама, носит фундаментальный характер. Обещаю жестко отреагировать за неисполнение приказа. Говорю совершенно честно и откровенно. Это задача номер один. Выполнить сегодня ночью, во время третьей смены, — прочитал Директор, поднял голову, посмотрел холодно на всех, будто требовалось подтверждение, что его слушали.

Тишина в ответ. Никто не пытается дать реплику, и только Маклаков с Нужиным энергично кивали головой, кажется, последний додумался всё записать в блокнот. Замявшийся Верижников захотел спросить у Директора, но телекран тут же погас. И это резкое прощание, реальное, а не как в рекламе, с улыбкой и красивыми словами, вызвало в нём странную обиду.

— Для такой операции нужны минимум трое, стажер самостоятельно не управится, — сказал Дурноглядов. — Регламент требует.

— Да там делов на час, не больше. И вреда никакого нет, — заверил Августов. Он хотел вечером позаниматься новым ультрабоевым романом с литературной формулой усиленного столкновения нескольких версий реальности. Августов не скрывал, что хочет предложить свою кандидатуру на повышение до должности старшего литработника, чем внушал страх ужину, который, как было известно стажеру, получил первую категорию за лизоблюдство и чувствительные пьесы об уничтожении могущественной падали из немагической реальности, которые так нравились Директору.

— Значит так! Решено. Отправим тебя одного, Виктор, — по-отечески сурово заявил Маклаков стажеру. Дурноглядов, смотря в пол, робко заявил:

— Как бы чего не случилось, одобрить такое решение я вряд ли смогу. Возьмите его с собой, Нужин. Вы опытный, у вас почетный знак… Или вы, Каляка.

— Ну уж нет! Нетушки! Я свое отработал, мне полагается почет и уважение, двадцать лет пахал и выполнял поручения, трижды сбрасывал это дерьмо, заниматься этим я больше не желаю! — проорал Каляка.

Дурноглядов скукожился в страхе.

Верижников попытался отказаться, но Маклаков ответил, что сейчас ему не до разговоров и либеральничать он не позволит, раз сказано исполнять, то нужно не пререкаться, а приступать к обязанностям.

— Сегодня в час ночи. Не уходи со смены. Дам тебе выходной, так и быть, если успешно справишься.

— Вправе ли я, стажер, заниматься вредной работой? — спросил Воприков.

Маклаков метнул молнии глазами. Он вперся взглядом в Дурноглядова, а тот тихо-тихо произнес:

— Согласно регламенту, положено исполнять только действующему персоналу со стажем не меньше трех лет. Из бригады

— Ну и что? — не согласился Баранов. — Что с того, что он стажер? Будем ему теперь зелёнкой мазать каждый раз, да пыль сдувать? Да когда я был стажером, даже обсуждать не полагалось решения начальства. Вот повелась молодежь, обнаглела совсем.

Воприков не унимался.

— Я тружусь больше полугода. И, мне кажется, тут многое требует перемен. С моей стороны нарушений в дисциплине не наблюдалось…

— Ну, это ты так считаешь, — перебил Маклаков, стуча ключом по столу.

— Пожалуйста, дослушайте меня. Я