Более того, этот чертов звонок вызывает во мне волну ничемне обоснованной, почти детской ярости: сейчас мне хочется быть только с Анук.Молчащей, равнодушной, такой же далекой от меня, как дедов виноградник ипиниевая роща. Такой же смутной, как кровь, мерцающая в камнях у бойни.

С Анук – и ни с кем больше.

– Звонят. Ты разве не слышишь? – мягко спрашиваету меня Анук.

– Слышу. – Я даже не двигаюсь с места. –Пусть звонят.

– Ты никого не ждешь?

– Тебя. Я всегда жду только тебя, – лишь произнесяэто, я понимаю, что сказал правду.

– Какой пафос, – Анук запрокидывает голову искалит диковатые, влажные зубы. – Открой, Гай.

Анук играючи парализует мою волю, так было всегда. Вот исейчас я тяжело поднимаюсь со стула и плетусь в прихожую. И так же наавтопилоте открываю дверь. Силуэт Мари-Кристин, нарисовавшийся в проеме, невызывает у меня никаких эмоций. Как и поток сдержанных интеллигентных упреков.

– Ты не пришел на встречу. Я прождала тебя почти час.Что-нибудь произошло, Ги?

– Ничего.

– Ты мог хотя бы позвонить…

– Прости…

– Ты даже не предложишь мне войти? – Мари-Кристиннедоуменно приподнимает бровь.

– Конечно, входи.

– У тебя гости? – Бровь Мари-Кристин задираетсяеще выше.

– Нет… То есть…

Интересно, чувствует ли Мари-Кристин то же, что и я?Чувствует ли она, что с приходом Анук моя квартира неуловимо изменилась,предметы утратили первозданные смыслы и очертания и в каждом из них появилосьдвойное дно?..

Как бы то ни было, Мари-Кристин, подстегиваемая любопытствоми уязвленным самолюбием, направляется прямиком на кухню – туда, где у стены, наполу, сидит Анук. Мне ничего не остается, как следовать за ней.

– Познакомься, Мари-Кристин, – лепечу я внадменную спину своей возлюбленной. – Это Анук, моя сестра.

Анук даже не находит нужным повернуть голову.

– Сестра? Ты никогда мне о ней не рассказывал..,

Весь от-кутюрный лоск сползает с Мари-Кристин, как стараякраска со старого автомобиля; сползает, слезает слоями, отваливается клочьями.Теперь и она пожирает глазами Анук. Но совсем не так, как несколько лет назадпожирала глазами меня. Она вовсе не прикидывает, как выглядела бы Анук вшелковом шарфе или эскимосских сапогах. Она просто пытается сходу разгадатьтайну ускользающего лица Анук. Напрасный труд, я убил на это всю жизнь, но такничего и не понял.

– Ты никогда о ней не рассказывал, Ги…

– Боюсь, он утаил не только это, – Анук наконец-тоснисходит до улыбки.

– Я – Мари-Кристин Сават. Не знала, что у Ги такая…сестра…

– А я предполагала, что у Гая… Или как вы там егоназываете… что у Гая именно такая любовница.

– Да? – улыбается в ответ Мари-Кристин.

– Это не комплимент, – уточняет Анук, улыбаясь ещешире.

Вжав голову в плечи, я жду бури, цунами, пришествия тайфуна«Эндрю». Но ничего подобного не происходит. Анук всегда все сходит с рук, как ямог забыть об этом?

– Это не главная моя ипостась, поверьте… – Мари-Кристинвсе еще не может прогнать улыбку с лица. – «Сават и Мустаки», вычто-нибудь слышали об этой дизайнерской фирме?

– Не самое лестное. Можно не пересказывать?

– А в модельном бизнесе работали?

– А разве я похожа на модель? – Анук забрасываетногу за ногу и смотрит на кончик своего ботинка. На Мари-Кристин онапредпочитает не смотреть.

Все сказанное ею делает следующий вопрос почтибессмысленным, но Мари-Кристин все-таки задает его.

– Хотите быть лицом «Сават и Мустаки»?

– Лучше голой, – Анук даже не раздумывает. Нисекунды. – Лучше голой среди волков в заснеженном лесу накануне Рождества.

– Может быть, мой русский не слишком хорош? –Мари-Кристин беспомощно трясет головой, не отводя взгляда от Анук. –Может, вы не поняли вопроса?

– Почему не поняла? Мне просто не слишком нравится этаидея. Вот и все.

– Ги? – Мари-Кристин неподражаема во взрослойбеспомощности и детской решимости заполучить Анук любой ценой. – Поговорис ней, Ги…

– Но… – блею я овцой, зажатой между Анук иМари-Кристин, между алтарем для жертвоприношений и секачом для рубки мяса.

Предложение остается в силе. – Не так-то простоизбавиться от наваждения, даже когда тебе за сорок. Даже когда ты можешьвытащить из мягкой фетровой шляпы все тайны полузабытого блюзмена Бадди Гая имочки твоих ушей девственно чисты. – Предложение остается в силе, и мыможем подписать контракт в любое удобное для вас время. Речь идет об оченьприличной сумме, поверьте.

Слова Мари-Кристин не производят никакого впечатления на моюсестру. Хотя и пытаются забраться в рукава ее старого свитера, просочиться подобветшалый ворот, ухватиться за край шерстяной юбки. Черта с два, Анук умеетдержать оборону.

– Приличной сумме? Тогда придется бросить монету,

Анук вынимает из-за щеки монету (я готов поклясться, что этота самая ярко-желтая монета с корабликом, безнадежно потерянная нами в детстве,на винограднике) и подбрасывает ее в воздух. Описав полукруг, монета падает владонь Анук.

– Ну как? – живо интересуется Мари-Кристин.

– Никак, – даже не взглянув на монету, Анук сноваотправляет ее за щеку. – Предложение отклоняется.

– Но… – Мари-Кристин и не пытается скрытьраздражения. – Вы даже не посмотрели!

– Я всегда знаю, какой стороной она упадет..,

Вопрос закрыт, но смириться с этим Мари-Кристин не хочет.

– Ты не проводишь меня, Ги? – бросает она, недвигаясь с места.

– Конечно.

Кухню мы покидаем минут через пятнадцать, когда Мари-Кристинвсе-таки удается отлепиться от Анук. В прихожей летают стрекозы и лениваяосенняя паутина; в прихожей валяются вишневые косточки, речная галька и битаяпервыми холодами айва. А на дурацком плакате Рон-ни Бэрда завис геккон:картинка детского мира Анук так выпукла, что мне на мгновение кажется – я сошелс ума.

– Ты ничего не замечаешь? – осторожно спрашиваю яУ Мари-Кристин.

– Что я должна заметить? – Мари-Кристин в сердцахбьет ладонью по макушкам болиголова, выросшего у вешалки. – Только то, чтотвоя сестра… или кем там она тебе приходится… Она просто маленькая сучка.

– Зачем ты так…

– Дрянь, – Мари-Кристин все еще не можетуспокоиться. – Но до чего же она хороша! Я должна получить это лицо. Любойценой. Уговори ее, Ги.