— неловко всё-таки плакать на улице, а когда идёшь — ещё и неудобно.

Мама всегда брала нас с собой в отпуск, обязательно обоих — чтобы все было по справедливости. Поэтому я привыкла выезжать в аэропорт за три, а то и четыре часа. Вдруг опоздаем.

Кто знал, что это пригодится мне теперь, когда делать больше особо нечего. Можно будет поехать в пять. Но что делать до пяти?

Говорят, кому-то так интересно с собой, что им всегда есть, чем заняться. Но мне что-то слабо верится.

Я бы хотела оказаться в кровати, там, где он когда-то рукой водил по подушке, боясь прикосновением разбудить бабушку, боясь попроситься посреди ночи в туалет. Вышло так, что у меня нет дома — вот я и представляю, в каком мгновении можно оказаться, чтобы дом обрести.

Мы похоронили его далеко от Москвы, но все-таки в той стороне, где дом. Я знаю, что у меня есть должок — я в такое не верю, но ладно. Ладно, я снова поеду.

В конце концов, я обещала целый месяц постоянных визитов, а теперь вот сбегаю, снова сбегаю. Почему-то он звал меня глупая, хотя я больше просто трусиха.

Доехать можно так: пока глушит в метро, смотреть выходы со станции, остановки маршруток. Их придется все-таки две — одну от Москвы до области, другую — глубже. Кажется, это правильно. Чтобы вот так его обрести, нужно провести достаточно времени наедине с собой. Вспоминая. Дорога благоволит вспоминаниям.

Магазины есть не так далеко от кладбища, если выйти на остановку раньше. Супермаркеты посреди пустыни — такими они мне видятся. Всяко лучше, чем в Лобне, это точно. Да простят меня жители Лобни.

Я знаю, что примерно теми же путями ездят на водохранилище. В лес по грибы. На дачи. Не уверена, каково местным жителям — но мне от этого правда легче. Как будто мёртвые не становятся изолированными просто потому, что они мертвы. Как будто им всё-таки нашлось подходящее место в нашем мире.

Да, как будто они куда-то вернулись.

Я покупаю «Твикс» и съедаю правую палочку. Как в рекламе. Только я иду до кладбища по не самой обустроенной для пеших прогулок дороге. Машины не сигналят — потому что их нет толком.

Как бы это правильно описать. Ничего такого не произошло. В траве рядом с могилой стояла пятилитровая бутыль с водой. На белом цветке жужжала пчела, я их боюсь. Я была одета в розовую футболку и положила ему прямо на холмик левую палочку шоколада.

Сложно сказать. Но у меня было чувство, будто я обвенчалась под взглядом Бога.

Такое нельзя нарушать. Мне полегчало и одновременно стало тяжело. Как будто я освободилась, но больше никогда не смогу забыть, полюбить, оставить.

Но это ладно. Я ведь уже ухожу.

Иногда мне кажется, что пешие прогулки — особенно длинные — это очередной способ саморазрушения. Например, если сильно хочется выпить, можно просто куда-то пойти в неопределённость. И идти очень долго. Вот и всё.

Забава в том, что всегда приходится идти обратно. Это хитрый трюк жизни.

До метро здесь не дойдёшь. Можно, конечно, но тогда это будет не саморазрушение — а попытка суицида. К такому я пока не готова.

Говорят, здесь есть пляж. До него можно и постараться добрести. Хочется искупаться, всё с себя смыть. Правда, как потом лететь в самолёте — не очень-то ясно. Подмосковные оазисы пахнут тиной, водопроводом. И все-таки.

Через весь пляж пролегает огромная труба. Что это? Почему никто её не видит? Дети обходят её стороной, перепрыгивают, чтобы добраться до мутно-зелёной воды. Людей мало.

Пожалуй, я не буду плавать. Так, посижу на берегу.

— Девушка, ау.

— Ау.

— Вы можете с моего полотенца встать?

— С какого?

— На котором вы сейчас возлежите.

Возлежите. Ну и словечко.

— У меня самолёт вечером.

— Отлично. И что?

— Просто делюсь.

— Ага.

— Может, и вы полотенцем поделитесь?

— Девушка, вы пьяная?

— Нет. Разморило на солнышке.

Иногда я веду себя, как свинья. Берусь за бутылку в перерывах между — между всяким. Как бы украдкой. Нельзя было покупать один только «Твикс» в магазине.

Кто-то скажет, что я притворяюсь. То есть — алкоголь как бы выдумка, никаких у меня нет проблем.

Это правда. Проблем ноль.

Главное — не опоздать на самолёт.

Замечали, какое красивое становится время, если выпить? Оно такое, пластилиновое, что ли. Очень податливое. Тесто с натуральным красителем. Оп — тянется голубым, оп — порвалось розовым.

Пребывать в мире становится легче, когда время такое понятное, что его можно пощупать. Потянуть назад.

— Девушка, ау.

— Ау.

— Вы можете с полотенца встать.

И вперёд.

— Станция «Речной вокзал».

И куда-то вообще в небывалое.

— Я люблю тебя. Вкусно.

Ладно. В самолёт всё равно не пускают с жидкостью. Я выливаю коньяк в раковину туалета в аэропорту, пока никто сюда не зашёл.

Мне всегда было интересно, замечают ли люди пьяного человека, от которого не ожидают, что он будет пьяный.

Наверное, когда я засну в самолёте и надышу перегаром — что-то заметят. Но пока сомневаюсь. Правда, очень вряд ли.

Дело в том, что у меня интеллигентный вид. Культурный. Более-менее.

Поэтому я могу позволить себе больше, чем другие. Так учила мама, да, так учила и жизнь — потому что чего не ожидают, того и нет. Если не подходить слишком близко.

— Аллё, да. Я на посадку ща пойду.

— Куда?

— На посадку. В смысле я сяду. А не самолёт.

— Ты выпила?

Откуда она знает?

— Нет.

— Ты летишь сюда?

— Да.

Не помню, какой там был дальше пассаж. Может, никакого. Что она могла сказать?

— Ну, глупая. Ждём.

Да кто она вообще такая?

Вся моя жизнь превратилась в абсурд. Такое случается, когда теряешь школу, потом институт, не находишь работу и остаёшься без точек опоры. Не можешь себя индентисфи… идентифисцировать. Идентифицировать. Поняли. Знаете. Проходили.

Но это ощущение — что я никто — оно целебное. Как будто не просто всё можно, но всё могу.

Рейс задерживают, я получаю талон на питание и иду в какую-то пельменную, есть мясо лося в зелёном тесте. Вот оно — время. Залепленное в пельмени. Жжётся. Это справедливо. До рейса четыре часа.

Лететь мне примерно столько же.

Раньше, когда я прилетала, меня встречал обязательно дедушка — нелепо по-мужски тащил багаж, закидывал в машину, садился, пристёгивался.

— Ну, поехали.

Это почти всё, что он говорил.

Теперь ему всё-таки сложно преодолевать расстояния, чья жизнь длиннее тридцати минут. Это разбивает мне сердце, но я стараюсь об этом не думать. Может быть, помогли