столь эмоциональными и громкими, что я скоро прекратил это дело. Павел не возражал. Ему не нужно было слышать поверженных заговорщиков, ему необходимо высказать им, скрыть страхи за своими криками и обвинениями.

Это отнюдь не проявление слабости, это 0долгое ожидание смерти, заговора, разочарование в любви, нет, не к женщине, хотя и здесь не все хорошо. Павла предали почти все. Так что пусть бегает, пинает ногами, хоть плюет на этих заговорщиков, я надеюсь, смертников, но выплескивает негатив, чтобы с ума не сойти.

Еще одного товарища для «теплой дружеской беседы» с Павлом Петровичем пока не доставили. У Петра Алексеевича Палена нынче допрос с пристрастием. И государю не стоит видеть, что это такое. Правда, он может услышать, так как допрос происходит в комнате фаворитки Анны Гагариной. Но спальню государя и Аннушки разделяют три хорошо звукоизолированных двери. Да, и не должны давать возможность господину бывшему генерал-губернатору сильно кричать.

— Господин Сперанский, я к вам обращаюсь, — прервал мои размышления император. — Когда уже мы выйдем из этого заточения? Или вы думаете, что мне приятно смотреть на тех, кто шел меня убивать?

— Ваше величество, в таких обстоятельствах нельзя не спешить, не медлить. К вашему сведению, пойманы уже тридцать два заговорщика, не считая тех, кто находится в этой комнате, — сказал я, прислушался, услышал два негромких стука в дверь и добавил. — Уже тридцать четыре.

Император сам догадался, что происходит, вновь поменялся в лице, как в первые минуты после задержания главной группы заговорщиков.

Действительно, мы осуществляли «ловлю на живца». Не уверен, что именно это понял Павел Петрович, но по факту так и было. Заговорщики знали, где находится спальня императора, или же им любезно подсказывала прислуга дворца. Так что и одиночки, и сбившиеся в банды заговорщики второй и третьей волны устремлялись в царские спальни.

Отсутствие четкой организации, какого-нибудь координационного центра играло, конечно, не в пользу заговора. Так что всех, кто приходил к спальне, быстро вязали и оттаскивали в сторону, спускаясь через лестницу в помещения, доступ к которым был закрыт. Там и сбрасывали всех заговорщиков, чтобы позже увезти в Петропавловскую крепость и уже начать расследование.

Таким образом, предполагалось выбить из заговора наиболее активных его участников. Было бы у них централизованное управление, организация, уже бы давно узнали, что, не доходя до спальни императора образовалась черная дыра, всасывающая всех, кто входит в нее с дурными мыслями.

Небольшая дверь, ведущая к спальне фаворитки, отворилась и в ее проеме показался усталый Северин.

— Доклад! — потребовал я от казака, воспользовавшись моментом, что император заговорил с Паниным, в третий раз уже.

Пока Павел Петрович сетовал, насколько вице-канцлер неблагодарная скотина, что он вообще приблизил к себе Никитку лишь в память о Никите Ивановиче Панине, дядюшке этого олуха, я слушал доклад Северина.

— Сева, без подробностей. Он будет участвовать в спектакле? — перебил я своего наружного казачка.

— Просит сохранить жизнь себе и родным, — подытожил Северин.

Я не стал ему выговаривать, что Северин Цалко, в компетенции которого я не сомневаюсь, плохо поработал, что можно было дать испытать генерал-губернатору такую боль, страх перед которой заставил бы Палена сделать все, что от него просят, даже осознавая, что после этого будет казнен. Видимо, все же Петр Алексеевич оказался человеком с характером и лишь болью дело не обойдется.

— Иди к нему! Он может стать мелким чиновником где-нибудь в далеких далях. Но, при встрече с императором пусть говорит, что с самого начала со мной сотрудничал, иначе не спасу, — сказал я, подгоняя Северина.

Калифорния? Гаваи? Полинезия? Или Антарктиду открыть и назначить Палена генерал-губернатором Антарктической губернии? Открывать ее все равно придется, это будет следующим заданием для Крузенштерна, так что… Не время об этом думать, после иезуитские хода обмозгую.

Уже минут пять, как не было стука во входную дверь к императору, а это означало, что и поток желающих участвовать в цареубийстве иссяк. Либо же это признак, что не все идет не по плану.

— Расчетное время до следующего этапа! — выкрикнул я.

Степан, все еще одетый в форму лакея, ответил:

— Двадцать четыре минуты.

— Что за второй этап? Почему вы не держите меня в курсе событий и не докладываете? — спрашивал император, отвлекаясь от рыдающего во все горло Никиты Петровича Панина.

— Ваше величество, но вы же сами решили вывести своего сына на чистую воду. Это и есть второй этап, — солгал я, но лишь частично.

Император подошел ко мне ближе и почти шепотом, что бы точно не слышали пленники, сказал:

— А я уже не знаю, господин почти что канцлер, где мои мысли, а где и озвученные мной ваши слова. Помните о нашем уговоре, — Павел приподнялся на носочках, а я чуть присел и склонил ухо. — Конституции не потерплю. В ином, коли произвола не будете чинить, дам свое соизволение. Но на год, в чем слово я вам дал. Посмотрю, может из вас толк будет.

Напоминание не лишнее. Вот только второй этап — это уже не столько для заговора полезно, сколько для промывания императорских мозгов. Уже должны начинать действовать Кржыжановский, Бергман, Аракчеев. Рассчитываю, что это будет масштабно и познавательно.

Вместе с тем, частью плана, действительно, предусматривалось выведение на «чистую воду» Александра Павловича и, желательно, его братца с матушкой. Уже после того, что я сделал для императора, нельзя оставлять в покое таких потенциальных врагов, как Александр и Константин. Первый хитростью и подлостью, но обязательно нагадит. А вот Константин может додуматься и до попытки прямого моего устранения, хоть бы и на приеме в императорском дворце пристрелит, с него станется.

— Михаил Михайлович, я вот тут подумал, что сложно мне будет после всего того, что произошло и произойдет, жить в этом дворце, — грустно сказал государь.

Настроение императора менялось столь быстро и часто, от веселья до грусти, от крика до шепота, что было сложно уловить манеру поведения рядом с государем. Мало того, что я сам с трудом мог унять бушующие внутри меня эмоции, так еще и император своей нервозностью напрягал. Но, как говорят в народе, «взялся за гуж — не говори, что не дюж».

— Достроите Михайловский и переедите туда, ваше величество, — сказал я.

— Быстрее бы. Но вы не отвлекайтесь, командуйте, заканчивайте уже пьесу.

— Степан, уточни, свободна ли дорога к наследнику, — приказал я, а Павел вздрогнул.

Павел