— Господи, Лерка, мне даже нехорошо стало, как япредставила себе… Ужас! Зачем там эта курица?

— Хрен ее знает, для красоты. У Розиной жены, видишь лиособое пристрастие к курицам… У них в бассейне кафель бледно-зелененький, а какдекор — курочки с цыплятками, и полотенца с курочками, представляешь, гадостькакая.

— Она что, птичница в прошлом?

— Да кто ее знает, но я ее возненавидела! Это ж надовыдумать — куры в траве…

— Идея довольно безвкусная, но не оригинальная.

Ну я тоже видала гномов, зайцев ставят, но там они непрячутся в траве, а тут на этот еврокитч русская безалаберность наложилась, и врезультате — тяжелая травма.

— Ну хоть курица-то разбилась?

— Хренушки! Ничего ей не сделалось! Зато Роза такругался, так орал!

— На тебя?

— На меня-то за что? На женушку свою! Меня они сГришкой сразу уложили в машину, отвезли в больницу, мне там рентген сделали,сказали, что у меня еще и ноготь сойдет… А вот Гришка как резаный на меня орал…

— Это он с перепугу и от сочувствия.

— Да знаю я…

— А какая жена у Розы?

— Дура, куроманка!

— Куроманка? Хороший термин. Ну, а как она выглядит?

— А тебе зачем?

— Просто любопытно.

— Ну как тебе сказать, собственно, она никакая…Усредненная, я бы сказала, среднеевропейская. Блондинка, под пятьдесят,ухоженная, Роза верит, что она идеал хозяйки…

— Ну после твоей травмы вряд ли, у идеальной хозяйкитраву бы выкосили.

— Я ж говорю… Больше я к ним не поеду, хватит с меня.

— Сама виновата, чего вздумала с собакой носиться?Сидела бы чинно-благородно, как полагается сорокалетней женщине…

— Ага, посидишь там, я чуть с тоски не сдохла. Она изсебя светскую даму строит, а я, сама знаешь, как это люблю… И потом всесветские новости у нее, по-моему, из журнала «Семь дней». Думаю, он изменяет ейна каждом шагу, и правильно делает, между прочим. Такие бабы созданы, чтобы имизменяли.

— Добрая ты, Лерка, истинная христианка! —засмеялась я. — Ну забыла она траву выкосить вокруг курочки, а ты уж ее вовсех смертных грехах винишь.

— Понимаешь, мне Роза очень нравится… — тихо призналасьЛерка. — Такой обаятельный мужик…

— Господи, Лерка, что я слышу, а как же Гришка?

— При чем тут Гришка? Я ж не в том смысле! Если хочешьзнать, я вот что придумала — надо мне как-нибудь тебя с ним познакомить. Вдругу вас что-то получится…

— Не было печали, черти накачали! Зачем мне нужныженатые Розы? Лерка, а хочешь, я тебя удивлю?

— Есть чем?

— Не то слово!

— Олеська, миленькая, садись-ка в машину и подваливайко мне. Меня надо навещать, я раненая…

Ага, как у Чехова: «Я человек болезненный, ревматический, ячеловек раненый…» А вообще неплохая мысль. Тебе чего-нибудь привезти?

— Мороженого, Олеська, знаешь мое любимое с шоколаднойстружкой.

— Может, еще будут пожелания?

— Олесечка, пожалуйста, намекни, что за новости у тебя!

— Еще чего!

— Ну пожалуйста, а то я умру от любопытства.

— Вся ты не умрешь!

— Олеська, у тебя кто-то появился?

— Не появился, а реанимировался.

— Миклашевич, да?

— А ты почем знаешь?

— Просто я всегда знала, что эта история еще неисчерпана. А вообще, ну его, Олеська… Давай я лучше тебя с Розой познакомлю!

— Лерка, может, мне и приезжать не стоит?

— Стоит, стоит, Олесечка! Жду!

Я еще сидела у Лерки, когда позвонил Миклашевич с известием,что визы будут послезавтра, и послезавтра же мы вылетаем в Вильнюс… Яобрадовалась.

— Ну что? — требовательно спросила Лерка, уписываяуже третью вазочку мороженого.

— Лер, ты спятила, столько мороженого жрать? Все твоидиетстрадания пойдут насмарку!

— Олеська, понимаешь, — таинственным шепотомпроизнесла Лерка, — Гришка сказал, что мне не мешало бы набрать килограммачетыре, можешь себе представить.

— Он прав, подруга.

— Гришка у меня золото! — вздохнула Лерка.

— Ты его подозреваешь всегда черт знает в чем, а у негодаже Роза оказалась мужского пола.

Почему-то я не рассказала Лерке о своей встрече с Розой. Онане очень умеет держать язык за зубами, а мне не хочется, чтобы он разгадал моюзагадку. Я почему-то была уверена, что жизнь обязательно еще столкнет нас… Ирассказ Лерки о его жене, о его доме был мне даже неприятен.

— Это Миклашевич звонил?

— Он, — вздохнула я. И, чтобы перевести разговор,рассказала ей о приезде сестры. Это малоинтересная новость для светскихзнакомых Лерки.

Глаза Лерки наполнились слезами.

— Ну надо же… Как странно… Олеська, это же целый сюжетдля романа. Представляешь, какие турусы на колесах можно развести…

— Что-то не вдохновляет…

— Ты не думай, я не проболтаюсь.

— Если б думала, не рассказала бы.

— Олесь, ну неужели ее не проняло?

Откуда я знаю? Меня самое поначалу так проняло, что яничегошеньки не заметила, а потом вдруг как что-то стукнуло… И очень сильностукнуло, должна сказать. Я потому и согласилась с Миклашевичем в Литвупоехать…

— Так ты все-таки едешь с ним в Литву?

— Ага, еду.

— Олеська, это он под тебя клинья подбивает, потому чтоты прославилась…

— Я тебя умоляю! — поморщилась я.

— А что? Я тут от нечего делать покопалась в Интернете,просто от скуки, и узнала, что ты… как это… ага, вспомнила: один из самыхрулезных авторов…

— Каких? — поперхнулась я.

— Рулезных.

— И что это значит?

— Это круто!

— Почем ты знаешь?

— А я Степке позвонила, племянничку. Он сказал, что этокруто! Правда, там было написано «я чуть не скопытилась, когда узнала, чтоМиклашевская один из самых рулезных авторов, на мой вкус это полный отстой».

— Это ты уточнила, чтобы я не задавалась? —рассмеялась я.

— Ничего подобного! — возмутилась Лерка. —Мало ли что думают недоразвитые компьютерные девицы. А ты сама в Интернет нелазаешь?