— Еще как! Не злись, Олеська!

— Извини.

Мы поднялись на шестой этаж. Подъезд у нас довольноприличный, как-никак кооперативный дом, и все-таки мне казалось, она как-тобрезгливо морщит носик. Или мне только кажется?

— У тебя красиво! — воскликнула она, едва войдя вквартиру.

Мне было приятно. Я горжусь своим жилищем, в которое вбухаланемало собственной фантазии и денег, тоже, слава богу, собственных.

— Это что-то вроде студии?

— Да нет, это как говорится, мое «всё». Я тут работаю ипринимаю гостей и, главное, живу так, как мне хочется.

— А почему ты не купила квартиру в новом доме, явидела, в Москве много новых красивых домов…

— Мне подвернулась эта квартира и очень понравилась,тут кухня как вторая комната и прихожая просторная и, главное, мне на этуквартиру хватило денег.

А в новых домах так дорого… Ладно, Юль, проходи на кухню,будем завтракать, я голодная…

— О, икра!

— Я помню, ты любишь…

— Обожаю! А это что?

— Фруктовый хлеб, вот с этим сыром очень вкусно. Тебевыжать апельсиновый сок?

— Нет, я пью только морковный…

— Извини, чего нет, того нет.

— Кстати, очень полезно…

— Терпеть не могу! — поморщилась я, вспомнив, какмы с Миклашевичем в Израиле попробовали морковный сок и нас обоих чуть нестошнило, хорошо еще, мы догадались купить один стакан на двоих… Как мы тогдахохотали, и с каким наслаждением пили потом грейпфрутовый, мутно-красный,холодный, терпкий… Как я тогда была счастлива…

— Кофе, чай?

— У тебя есть зеленый?

— Конечно!

Наконец я тоже села за стол.

— Обалдеть, Юлька, это ты! — Я совершенно незнала, о чем с ней говорить.

— Олеська, скажи, у тебя сейчас есть мужчина?

— В каком смысле?

— В прямом.

— В прямом, пожалуй, нет… Мне как-то не до того было впоследнее время…

— А замуж ты больше не выходила? После Юры?

— Нет, я не создана для семейной жизни. Слава Богу, уменя есть Гошка… А видеть постоянно кого-то в своем доме мне совсем не хочется.Юль, а кто твой муж-то? Расскажи.

— Он фабрикант, обувщик и просто хороший человек.Добрый, широкий… ну а больше о нем сказать нечего.

— А ты? Ты чем-то занимаешься?

— Да, я занимаюсь в его фирме международными связями. Яведь знаю пять языков…

— Да? Ну английский, понятно. Итальянский, а дальше?

— Ну еще русский, это не в счет, немецкий, французский…И похуже испанский.

— О, да ты полиглот! А у тебя есть фотография мужа?

— Нет, он терпеть не может фотографироваться. Есть,правда, фотографии дома…

Дом был чудесный, настоящая вилла с бассейном и роскошнымсадом.

— Нравится?

— Ну еще бы!

— Приезжай к нам с сыном, допустим в сентябре…

— В сентябре он учится.

— Ах да…

— А впрочем, недельку он может пропустить, все равно ябольше чем на недельку не смогу вырваться…

— А может, в июле?

— Да нет, в июле Гошка еще будет у деда… Ладно, Юлька,главное мы нашли друг друга, а о сроках сговоримся по телефону, в конце концов.

— Смотри, ты будешь жить вот в этой комнате на второмэтаже, а сын твой вот тут…

Странно, мне почему-то совсем не захотелось ехать к ней…что-то во всем разговоре было словно бы обязательное, неискреннее какое-то.

— Ну, Олеська, расскажи мне еще что-нибудь…

— Да что рассказывать… Я не знаю, ты задавай вопросы, ябуду отвечать, а так я не могу…

— О чем ты пишешь в своих романах?

— О любви, о чем же еще? А ты может, все-таки прочтешьодин, хотя бы из любопытства?

— Хорошо, обязательно, ты выбери мне что-нибудь… Я,правда, редко читаю по-русски…

— Юль, не надо, я тебе ничего не хочу навязывать.

— Олеська, не обижайся!

Как ни странно, я обиделась. Обычно я никогда не обижаюсь натех, кто не хочет читать мои книги. А тут почему-то просто сердце от обидызаныло. Вот мама не читает и меня это ни чуточки не трогает, а тут…

— Ты мне все-таки подари книжку, Олеська, я в самолетепочитаю…

Я сняла с полки наиболее удачно изданную книгу и надписала:«Юле от родной сестры. Не для чтения, а в знак почтения».

Я украдкой поглядывала на часы, скоро ли в аэропорт, ееприсутствие уже тяготило меня. Совершенно чужой человек…

Наконец мы спустились и сели в машину.

До Шереметьева ехали, перебрасываясь ничего не значащимифразами. Я поставила машину на стоянку, чтобы проводить ее до таможенногоконтроля, соблюсти все приличия и забыть… Посадка на рейс еще не былаобъявлена. Она сидела, держа в руках билет и паспорт.

— Может, хочешь пить? — поинтересовалась я.

— Нет, спасибо, я ничего не хочу…

Вдруг у нее в сумке зазвонил телефон. И тут с ней произошлочто-то странное — она вспыхнула, рванула молнию на сумке, молнию заело, онасунула мне в руки паспорт с билетом, буквально разодрала молнию, выхватилателефон и, вскочив, отошла в сторонку. Я оторопело взглянула на нее. Ее нельзябыло узнать. Она вдруг так помолодела и похорошела, что я сразу догадалась —она говорит с любимым мужчиной. Не с мужем, явно. И говорит по-русски. От еесияния мне сделалось как-то не по себе, словно я подглядывала в замочнуюскважину. И чтоб не видеть этого, я машинально раскрыла книжечку билета. Воттут у меня буквально в зобу дыханье сперло. Она пробыла в Москве более трехнедель. И лишь позавчера перед самым отъездом позвонила мне. И по телевизоруона меня видела в Москве, а не у русского приятеля в Италии… Значит, у нее тутлюбовник, а я зачем понадобилась? Случайно увидав меня, она решила, что этогениальное алиби, роскошная отмазка для мужа? А так даже и не вспомнила бы ородной сестре? И найти меня было не сложно. Позвонил же кто-то матери и спросилмои координаты. А надо заметить, что у матери телефон за эти долгие годы неменялся. Да Юлька же ее точная копия, только еще хуже… Мать была больнастрахом, а Юлька… Яблоко от яблони недалеко падает. А я? Я тоже недалеко упала?Какой ужас!

Но тут Юлька вернулась.

— Извини, Олесечка, очень важный звонок.

— Да я уж вижу.

Я решила ничего ей не говорить, зачем, она бы все равно меняне услышала. Так для чего метать бисер? К счастью, вскоре, объявили посадку.