Но второму бомбардировщику удалось прорваться на западные окраины Ханьхо. Он воспользовался моментом, когда советские истребители были заняты. «В‐52» шел на малой высоте — аккурат на стартовые позиции ЗРК! Иллюзий не осталось — никаких объектов, достойных внимания, за спиной Раевского не было. Ревела сирена. Люди ныряли в наспех вырытые укрытия, кто-то прыгал в овраг, проходящий под боком. Надвинулась крылатая тень, заслонила солнце. Размах крыльев у этой «птицы» был впечатляющим. Андрей не чувствовал страха — лишь бы спасти своих бойцов! Он орал дурным голосом: Чего стоим и рты разинули?! Валите к чертовой матери!» Офицеры уносились кто куда. Овраг пролегал за станцией наведения, туда и помчались втроем плюс Газарян и Романчук. Овраг был уже набит до отказа. Не успели как следует подготовить укрытия — вечно куда-то торопятся, нет времени на элементарные удобства!.. С запозданием заработала зенитная батарея на западной городской окраине. Гавкали старые советские пушки, опробованные еще на Курской дуге. До начала бомбометания остались секунды. Но пилот машинально отклонился от курса, решил не рисковать — слишком уж плотно работали зенитчики. Именно это и спасло людям жизни: весь бомбовый запас вывалился на правый фланг стартовых позиций. Грохот стоял ужасный, бомбы рвали землю, выдирали с корнями деревья. Все закончилось за полминуты. Бомбардировщик, злобно рыча двигателями, убрался восвояси. Народ валялся вповалку — сплющенный, оглушенный. Потом выбирались из оврага с какими-то блаженными ухмылками, прочищали уши. «У меня психическая травма, — драматично стонал Газарян. — Дайте денег…» — «А вам тоже нравится запах пороховой гари поутру, товарищ майор?» — настойчиво спрашивал Романчук. Обслуживающий персонал практически не пострадал. Один из операторов сломал ногу, другого повредила ударная волна — это оказался переводчик, единственный из всей обслуги, владеющий русским языком. «Ну все, братец, отвоевался, — хлопнул его по плечу Газарян. — Теперь родное правительство тебя на пенсию отправит». Тот только моргал и не мог взять в толк, о чем говорит русский. Слова «пенсия» во вьетнамском языке не существовало, они не знали, что это такое. А если бы узнали, то несказанно бы удивились: почему государство должно обеспечивать стариков, у которых есть дети, внуки, и те это сами могут делать?

Блаженно улыбался Саня Давыдов. Окончательно помрачнел и провалился в буддийское самосозерцание Вадим Гарин. Зенитчики здорово помогли, но комплекс получил серьезные повреждения. Взрывной волной сорвало антенны, превратились в куски металла две фланговые пусковые установки, перевернулась транспортно-заряжающая машина. Работать в штатном режиме ЗРК уже не мог. Ремонтные работы на месте ничего бы не дали. Андрей радировал в штаб: отстрелялись, товарищ подполковник! Личный состав на месте, техника отсутствует. Хоть из пушки по воробьям стреляй! Посмеивался Газарян со свежим анекдотом: американцы изобрели страшное оружие — водородную бомбу. Личный состав уничтожается, материальные ценности остаются. А русские и здесь всех переплюнули, их новое оружие еще страшнее, «прапорщик» называется: личный состав остается, материальные ценности исчезают… «Не прилетят больше твои воробьи, майор! — известил по защищенной линии подполковник Коняев. — К тебе высылаются вездеходы для транспортировки поврежденной техники. С заданием ты справился, молодец. Не без огрехов, но все равно молодец. Пусть знают, что безнаказанно хозяйничать в небе уже не будут! Твой комплекс выводится под Ханой, в местечко Чонг Линь. Там оборудованы замаскированные позиции, рядом — ремонтная база. Сдашь ЗРК вьетнамским товарищам — и домой… ну, в смысле, в учебный центр — до дальнейших распоряжений. Американцы сбавили обороты, можем позволить передышку. Действуй, майор! По прибытии доложишь генерал-майору Малашенко и начальнику центра полковнику Бахметьеву».

В полноценный отдых никто не верил. Но все же вернуться, хоть на день-другой… У майора имелись личные причины рваться на базу.

Быт под Ханоем, в учебном центре на базе 264-го зенитно-ракетного полка, был далек от комфортного, но все же лучше, чем в Ханьхо. Имелось подобие душа, собственная хижина, сбитая из бамбука и частично из досок. В хижине была мебель — самая настоящая тумбочка, ветхий шкаф и традиционная раскладушка, над которой опускался марлевый полог. С раскладушкой соседствовал соломенный шезлонг-качалка — личный подарок майора вьетнамской армии Му Ханя. Ни у кого такого не было, а у Раевского был. Впрочем, посидеть в нем удавалось нечасто. «Спальный район» располагался на краю центра, он ни разу не подвергался бомбежке (из-за неказистого вида сверху), его окружали живописные деревья, цветущие кустарники, дорожки, засыпанные галькой. Учебные корпуса находились дальше, а здесь, под боком, имелась спортивная площадка, столовая, «дом быта» и даже стол для игры в теннис. Вьетнамцы не понимали правил, но всегда внимательно следили за игрой и бурно реагировали на все, что, по их мнению, являлось «голом».

Последние две недели выдались тяжелыми. Но дивизион вел себя достойно, и количество сбитых самолетов было таким, что его не требовалось даже завышать. Комплекс сдали под роспись, загрузились в автобус и мгновенно уснули — никакие бомбежки не могли разбудить. Американцы приутихли, теперь их авиация лишь лениво бомбила приморские районы и минировала акваторию Тонкинского залива. «Сутки можете отдыхать, — великодушно разрешил полковник Бахметьев — советник командира части, старший группы советских специалистов, выслушав рапорт о проделанной работе. — А если повезет, получите еще сутки… это будет зависеть от обстановки, включая, хм, международную».

Раевский не помнил, как упал на раскладушку и заснул. Зато полог накинул, и в этом колпаке царила страшная духота. Но крылатые вампиры не беспокоили. Сквозь щели в стенах просачивался солнечный свет, в саду пели птицы. С волейбольной площадки доносились крики — военнослужащие срочной службы, свободные от дежурства, затеяли матч-реванш. В соседних хижинах слышался молодецкий храп — товарищи не теряли даром времени.

Снаружи вдруг кто-то покашлял, затем скрипнула соломенная циновка под ногами, затряслась дверь, сплетенная из стеблей бамбука.

— Майор Раевский? — раздался строгий голос. — Мы знаем, что вы здесь. Открывайте, КГБ!

Да пропадите вы… Пришлось вставать и двигаться в спящем виде. Майор путался в марле, чертыхался. Болела правая часть тела — последствие падения в овраг, и ходьба причиняла боль. Откинулся крючок, заскрипела дверь. К хижине была пристроена веранда — сущий смех, места ровно столько, чтобы спрятать от дождя маленького вьетнамца, — но табуретка туда входила. На ней сидел, раскачиваясь, представительный жилистый мужчина в парусиновых штанах и парусиновой рубашке, курил болгарскую сигарету и наслаждался покоем. Солнце давно взошло и уже жарило. Перед вереницей соломенных хижин (были и двухместные) проходила асфальтированная дорожка, за ней начинались лужайки, обрамленные цветущими кустами. С волейбольной площадки на другой стороне садика доносились азартные крики. Мужчина поднял голову, уставился на майора внимательным взглядом. У него было правильное, гладко выбритое лицо, аккуратный пробор, серые глаза излучали иронию. Под ногами лежала спортивная сумка иностранного происхождения — явно не пустая.